Понять, где он находится. Где море? – где солнце? – Антон озирался в сумрачном лесу.
Как Феникс из пепла
В Синегорске поезд стоял пять минут, и все бежали с баулами, как в войну.
Накрапывал дождик. Каплевидные, лишенные плафонов лампы свисали прямо с балок, заливали все очень белым – с уклоном отчего-то в синеву – и очень зимним светом, в котором дождь лупил по лужам особо сосредоточенно.
Тетки, дядьки, уже заранее оголившись для курорта, лезли в вагон с такими сумками, как будто хотели оккупировать юг как минимум на год.
– Так глупо, но я так счастлива, – вдруг сказала Аня в панике посадки.
– Почему глупо?
– Не знаю, авантюра немного глупая. Ну, не глупая, какая-то… детская.
– Вот детям и будем рассказывать!
Никто их не провожал.
Где-то там, за стеклянным зданием, за стрельчатыми арками депо – старинными, времен паровозов и стачек, – оставались площадь, сырые огни такси, пришибленный дым привокзальной шашлычной.
Пора.
Презрительно пшикнул окурок.
Метров через двести поезд задавил двух человек, перебегавших пути, поэтому задержались на родине еще на полчаса.
Для свадебного путешествия, конечно, надо было зафрахтовать все купе, если уж не лететь самолетом. Но – оборотная сторона счастливой авантюрности – Антон банально ничего не успел: максимум, что удалось достать (и то – через турфирму), это два верхних места в одном купе. Открыв дверь которого, Антон и Аня обнаружили все занятым. Какие-то потасканные жизнью мужики с неудовольствием сползали. Оказывается, здесь ехали две семьи – из самых глубин Сибири, долго, уже и с собственным бельем, – официально в разных купе, но отчего-то надеясь, что обитатели верхних полок не объявятся вообще… Сибирские семьи хмуро сидели внизу, как раскулаченные, пока Антон лазал под самой лампой, натягивая себе и Ане белье, и крепко, словно Тарзан, упирался босыми ногами.
Так начиналась их двухдневная обезьянья жизнь.
Спускаться вниз было нельзя, потому что семьи уже не хотели разлучаться. Где-то там, в других вагонах, пустовали их разрозненные места (потом оказалось, что даже в плацкарте), и все четверо предпочитали сидеть здесь, да и спать здесь же – и непонятно, как иссушенные мужья умещались со своими внушительными женами… Самое удивительное, что были и дети: один мальчик уже активно бегал, другой еще ползал, но где укладывались они, углядеть не было уже никакой возможности – в темноте, с набегавшими огнями.
Днем не свободнее. Сибиряки брали на станциях пиво в баллонах, рыбу горячего копчения (анализируя, смакуя, вобла это или подлещики, обман, всюду обман), играли в карты или же вели серьезные беседы.
– Так Валька нам пересушенную дает. Я не люблю такую. А у меня мама, наоборот, любит очень сухую рыбу.
– Так в последний раз не сухая была.
– Так это зимой было, ее зимой не высушишь, она купила…
– Так ее, наверное, перед зимой и ловили. Жирная. Перед зимой жир набирала.
Или даже так:
– Мне Валька нагадала, что Вайкуле зимой уйдет со сцены.
Перед зимой жир набирала.
Там, наверху (как это рисовали в учебниках биологии: на другом этаже экосистемы) Антон и Аня тихо смеялись, шептались и шикали друг другу, боясь, что соседи услышат.
– Мы тоже такими будем, да?..
– Обязательно. Ты будешь так же лупить детей.
– А ты вот так же сидеть в лифчике.
Справедливости ради, детей никто особо не лупил: они с утра до ночи ползали по ковровой дорожке в коридоре, под ногами у тех, кто бегал с кипятком.
Шарахались жизнерадостные компании южных парней, звеня бутылками, гогоча, и перешагивали детей, и чуть задерживали взгляд на Аниных ногах.