В процессе этого Роман легко, как зверь, запрыгнул на багажник, виртуозно прошелся по звучному железу, спустился по крышке капота, которая бережно под ним прогибалась. Ему бы в цирк. Казалось даже, что и синяки – ну, грим – тоже часть образа.

Оксана, сладко потягиваясь на солнце и вытираясь собственной футболкой, тоже слушала, потом отвлеклась на букашку: Аня подобрала букашку и внимательно ее рассматривала, прямо сказать – игнорируя весь этот цирк.

– Фашистская божья коровка?

– Мы ее в детстве называли американская.

– А мы убивали.

– А мы нет.

Ане неприятна Оксана и неприятно говорить с ней. Поэтому Антон взял Аню за руку и буквально увел:

– Пошли тоже поплаваем.

К Роме это не относилось, но он тоже начал с готовностью раздеваться, остановился; раздевался все равно.

– Нет, я не пойду! Мне от соленой воды щипет губу!

Капризно. Видно, ждет, что его будут уговаривать. Антон только зло усмехнулся. Они спускались к морю, а Рома кричал вслед:

– А зато вы историю не дослушаете!.. Ха-ха!.. Мы же потом встретили этого мужика!.. Он всем рассказывал про чебуреки, во всех подробностях!.. Сначала про первые десять дней, потом про вторые!.. После чистого масла!..

– Псих, – объяснил Антон.

– …Ходил по пляжу, по вокзалу, ко всем приставал и рассказывал… К столикам в кафешке подходил… И перечислял: Бежана, Дамира, Теймура, Нану, Иракли, Тенгиза, Лейлу, Реваза…

Море спокойное, такое чистое (не очень хорошо, конечно, после масла), что даже метрах в двадцати от берега еще видны – смутно – мохнатые булыжники на дне, точнее, уже только бурые очертания, непуганые рыбки… Море холодное, как лекарство. Тело сразу привыкает к разнице температур и обещает ту ловкость, которая невозможна в жизни. Аня взяла курс строго вперед, Антон же счастливо-лениво болтался туда-сюда, то сосредоточивался и бросался брассом в никуда, то просто валялся. Приятно мочило горячий затылок. Потом уже, оглядевшись, двинулся к Ане – и она возвращалась, плыла к нему.

Они встретились на середине пути, то ли обнялись, то ли нет, но как-то странно прокрутились, как дельфины; ускользающей рукой Антон наконец привлек ее к себе. Поцелуй, разбавленный некрепкой водой Черного моря. Аня прижалась к его груди, и Антон сам почувствовал, как липка его кожа – от соли, – они замерли, если в море можно замереть.

– Ты знаешь, что я тебя очень люблю?

– Хорошо, что мы сюда приехали, да?..

– Что это за звук?

Что там происходит на пригорке, отсюда не видно, но мотор уже окончательно сорвался на хрип, часто глох, и его снова – со многими трепыханиями – заводили.

– Не знаю. Может, они решили уехать? Бросить нас…

– О, это была бы мечта.

Они выходили из моря, держась за руки, как первые люди на голой Земле.

«Волга» металась с ревом раненого зверя, и страшно было приближаться; даже дико, что сохранились еще вполне мирные для этой агонии вещи – вроде света белых ламп в широченных задних фонарях. Дисциплинированно врубавшиеся, когда Рома сдавал назад. Чтобы получше, с разбегу, приложиться о валун или о то сухое дерево, у которого, кажется, сил осталось еще меньше, чем у машины.

– Что это с ним? – поинтересовался Антон у Оксаны, так буднично и даже светски, как будто речь шла о человеке, уронившем бокал на фуршете.

Оксана пожала плечами:

– Говорит, всегда хотел попробовать.

«Волга» остановилась (навсегда).

Рома высунулся, совершенно счастливый:

– Видали?.. Монстр, а не машина!.. Так вот, я не дорассказал. Этот мужик все время жевал эти чебуреки и уже краской писал благодарности на всех заборах, которые только видел: Бежану, Дамиру, Теймуру, Нане, Иракли, Тенгизу, Лейле, Ревазу…