Без шести минут десять я скользнул за руль моей машины с открывающимся верхом, спросил Рони, не забыл ли он зубную щетку, и вырулил со стоянки на извилистую дорожку.

– Какого года модель? – спросил он. – Сорок восьмого?

– Нет, – ответил я. – Сорок девятого.

Он позволил своей голове откинуться на подголовник и прикрыл глаза.

В межоблачные дыры проглядывали звезды, но луны видно не было. Прокрутившись по дорожке, мы добрались до каменных ворот и выехали на второстепенную дорогу. Она была узкая – асфальт не мешало слегка подлатать – и всю первую милю целиком находилась в нашем распоряжении, что меня вполне устраивало. Сразу за крутым поворотом дорога чуть-чуть расширялась – возле края густого леса стоял старый сарай, – и мы увидели, что у обочины, развернутая по ходу нашего движения, припарковалась машина. Перед поворотом я сбросил скорость, наперерез мне кинулась женщина с включенным фонарем, и я нажал на тормоз. Женщина тут же крикнула:

– Мистер, у вас домкрат есть?

Потом раздался мужской голос:

– Мой домкрат сломался, может, у вас найдется?

Вжавшись в сиденье, я подал машину назад и съехал на траву.

Рони буркнул мне:

– Только этого не хватало.

Я буркнул в ответ:

– Помогай ближнему.

Мужчина и женщина подошли к нам, я вылез из машины и сказал Рони:

– Извините, но вам тоже придется вылезти, домкрат под сиденьем.

Женщина что-то засюсюкала, мол, как это мило с нашей стороны, и даже открыла для Рони дверцу. Он вылез спиной вперед, глядя на меня, и как только он оказался рядом с машиной, меня чем-то шмякнуло по черепушке, я брякнулся оземь, но трава оказалась густой и мягкой. Я лежал, навострив уши. И буквально через несколько секунд услышал свое имя.

– Все в порядке, Арчи.

Я поднялся, сунулся в машину, чтобы выключить двигатель и фары, потом обошел капот. У обочины, распластавшись на спине, лежал Луис Рони. Я не стал проверять, в каком он состоянии, – зачем, такого специалиста по «средствам убеждения», как Рут Брейди, еще надо поискать, она на эту тему может читать лекции; в любом случае, она стояла на коленях возле его головы и светила фонарем.

– Рут, дорогая, извини, что испортил тебе воскресный вечер.

– Арчи, рыбка моя, кончай хохмить. Некогда. Не нравится мне в этой пустыне.

– Мне тоже. Он там точно отрубился или прикидывается?

– Не волнуйся. Я ему травинку в нос сунула, – а он хоть бы хны!

– Ну и чудно. Если зашевелится, успокой его снова. – Я повернулся к Пензеру, тот закатывал рукава рубашки: – Как жена, дети?

– Лучше не бывает.

– Передавай им привет. Обойди машину с той стороны, мало ли, вдруг кто-нибудь поедет.

Он выполнил мою просьбу, и я опустился на колени рядом с Рут. Я надеялся, что искомая вещица будет на нем, – раз уж он не расставался с ней даже в бассейне, было бы странно, чтобы он теперь положил ее в сумку, которую нес к машине кто-то из слуг. Вещица действительно оказалась на нем. На сей раз она лежала не в водонепроницаемом мешочке, а в целлофановом конвертике, во внутреннем отделении его бумажника из крокодиловой кожи. Я знал, что это она: во-первых, ничего необычного на Рони больше не было, во-вторых, сама эта вещица была такова, что я уставился на нее, опустившись на колени и вытаращив глаза, а Рут подсвечивала мне фонариком.

– Подумаешь, нашел, чем удивить, – заявила она с презрением. – Я всегда знала, что ты коммунист. Решил, значит, с моей помощью взять свою собственность? Товарищ!

– Заткнись.

Я испытал чувство легкой досады. Я достал штуковину из целлофановой обертки и изучил ее повнимательней, но все и так было очевидно. Да, это был именно он – билет члена Коммунистической партии США, номер 128-394, на имя Уильяма Рейнолдса. Уж больно точное попадание, даже досадно. Наш клиент клялся, на чем свет стоит, что Рони – коммунист, и стоило мне чуть-чуть копнуть, провести легкую разведку боем – и вот вам, пожалуйста, партийный билет! Имя, конечно, ничего не значит. Нет, мне это явно не нравилось. Говорить клиенту, что он с первой минуты был прав на все его, – тут радости мало.