Домой Маша шла, предвкушая новую встречу. Это ж сколько новых слов впишет она в свою тетрадь с научными заметками, которая, к слову, почти закончилась – впору подавать заявку на издание монографии! Отец бы ею гордился!

Это лучше, чем бродить по деревням и расспрашивать подозрительных местных. В таких местах стоит чужаку заговорить о Поперечье, и люди замыкаются, подозревая происки искателей кладов или охотников на нечисть. А Игнат… он настоящий кладезь. Если не врет, конечно.

… Идти на чаепитие не хотелось совсем, ведь «Осинки» таили столько интересного!

Маша предпочла бы заняться разбором хлама, что натащил под лестницу домовой, да и поговорить с «хозяином» не помешало бы.

Сам домовой дух пока прятался, только слышалось иногда тихое поскрипывание на лестнице. Он мог что-то видеть и слышать… нет, он наверняка что-то видел и слышал, однако, чтобы заслужить доверие столь важной нечисти, требовалось нечто посерьезнее печенья.

Из всей хозяйственной нечисти домовые допускали до себя пришлых людей в последнюю очередь. Сначала приглядывались, порой шалили – проверяли, как новый хозяин или хозяйка отнесутся к шалости.

Проверки требовалось терпеть. Коли серчали хозяева и начинали почем зря проклинать нечистую силу за пропавшие кухонные прихватки или перемешанную крупу, домовик покапризнее мог и уйти, особенно если в тот момент мимо дома проезжала чья-нибудь телега.

В былые времена дух прихватывал с собой все ключи от дверей и огниво. Сейчас все больше хозяйскую обувь и сито.

Маша ссориться с домовиками не собиралась. Срок придет, присмотрится хозяин к постоялице да и воплотится, предстанет видимым.

Она тянула время, вертясь перед зеркалом и наводя красоту, и вздыхала. Старые часы в большой гостиной пробили шесть пополудни.

— А коляску-то за вами пришлють? — высунувшись из кухни, поинтересовалась Марфуша.

Сама она оказалась местной, из Приречья родом, и вскоре, переодевшись в простой сарафан и вышитую рубашку, уже почти не отличалась от деревенской девки. Даже говорок к ней вернулся местный, прилипчивый, кстати, и Маша испугалась, что сама вскоре начнет «мягкать».

Нечисти Марфуша особо не боялась. При Маше она шугнула мелкую бадюлю, духа, заведшегося от пустоты в доме, да еще и припечатала нечисть серебряным амулетом по спинке, чтобы не возвращалась и не искушала людей бродяжничать и предаваться тоске по дороге.

— Хороша барышня, — довольно подытожила Марфуша, рассматривая хозяйку.

— Платье старое, — вздохнула Маша, проведя рукой по желтому шелковому маркизету.

— Да кто ж тут об этом знает, — фыркнула горничная. — Вы только эта… — Марфа замялась, — не знаю, говорить ли.

— Да говори уж, раз начала.

— С Абрамцевыми-то поосторожнее. Я когда у господина Бунского в Петербурге служила, наслышалась о них. Хозяин мой был врач, пользовал Абрамцевых. Елизавета Тимофеевна, прости господи, вертихвостка, все за богатыми господами охотится. Брат ейный, Сергей Тимофеевич, замечен в делах нехороших, против государя и за другую власть. А еще он дамский угодник, с богатыми дамами сожительствують. Не говорите никому, что я вам сказала.

— Не скажу. Странно, я думала, Абрамцевы богаты.

— Все так думають, — Марфуша хитро повела глазами, — а я-то знаю, святой оберег соврать не даст, только язык за зубами держу. Лишь вам рассказала, потому как вы Маргариты Романовны племянница.

— Да я и не собираюсь с ними общаться. Не мой это круг, мне в нем неловко будет.

Марфуша удивилась:

— Так как же? Вы наследница, Осининых кровь. Чем жеж вам дворянский круг не угодил?