Поганый день почти окончен, гадливое мерзкое послевкусие все еще горчит во рту, но я держусь — закусываю губу, старательно разминаю окурок в пепельнице, сплевываю вниз и покидаю балкон.

Примета сработала как часы — без теплого плеча мальчишки из утреннего автобуса на меня обрушились все неприятности вселенной: опоздание на двадцать минут из-за пробки, случившейся на пути следования маршрутки, хищная радость в глазах Натали и ее язвительные нравоучения, объяснительная и лишение премии...

«Безответственность, некомпетентность, отсутствие дисциплины — это все о вас! Майя Станиславовна, как вы вообще планируете в дальнейшем работать в нашей компании? Подобными проступками вы позорите весь коллектив!»

Во время экзекуции я внимательно разглядывала носки лаковых туфель и считала в уме до ста, а коллеги, как водится, тяжко вздыхали — не то осуждая, не то сочувствуя, и не смели поднять глаза. Зато Олег, откинувшись на спинку стула, с жаром поддакивал Натали.

— Майка, извини. Сама понимаешь — нам нельзя светиться! — после инцидента внушал он в курилке и воровато озирался, готовый в любую секунду отпрыгнуть подальше. — Да успокойся ты. Все знают, что она точит на тебя зуб. Подожди, скоро я ее спихну, и тогда...

— Я знаю! Все нормально... — как китайский болванчик кивала я, отвернувшись к форточке и жадно затягиваясь. — Проехали, Олег...

Когда-то я была круглой отличницей, примером для всех в школе, потом стала лучшей студенткой на факультете, а к тридцати двум годам... превратилась в ничтожество. Бесполезное, никому не нужное ничтожество с кашей вместо мозгов.

Мамино пророчество в действии...

За два года совместных пьянок и перепихов без обязательств мне ни на минуту не удавалось забыть, насколько сильно первый зам Натальи Феликсовны рискует из-за таких, как я, своей кристально чистой репутацией.

***

Просыпаюсь раньше будильника изрядно уставшей — всю ночь меня преследовали сны, в которых я, захлебываясь в истерике и не щадя коленок, просила прощения у Натали, у Олега, у Оленьки, у школьных учителей, соседей и незнакомцев за то, что совершила ужасную провинность. За то, что когда-то доверилась непонятно кому и не прислушалась к умным советам. За то, что не создала семью и все еще одна. За то, что ничего путного из меня не вышло...

Кровь до сих пор шумит в ушах, а руки дрожат. Одна ошибка может обойтись слишком дорого, когда ты не имеешь права на ошибку.

Глотая кофе в пустоте мрачной кухни, я вдруг с пугающей ясностью осознаю, что давно достигла дна.

Пробила его и падаю дальше.

И вокруг нет никого, кто мог бы схватить меня за шкирку и вытянуть на поверхность.

***

Блузку и чудовищно узкие туфли я игнорирую — хуже уже не будет. «Позору колхоза» с дисциплинарным взысканием до конца месяца незачем соответствовать офисным правилам.

Прячу немытые волосы под капюшоном серого худи и, даже не взглянув в зеркало, выхожу в подъезд.

Лифт не работает — семь этажей ковыляю по ступеням вниз, вчерашние мозоли саднят и ноют при каждом шаге. Толкаю плечом железную дверь и давлюсь утренней сыростью — тучи толпятся над крышами, влажный воздух пробирается сквозь одежду и липнет к коже, а я, конечно же, без зонта.

Снова безнадежно опаздываю и бегу, превозмогая боль, но у края проезжей части светофор вперяет в меня немигающий красный глаз и не дает пройти.

Поглубже натягиваю капюшон, одергиваю толстовку, жду зеленого, незаметно оглядывая людей, столпившихся у остановки напротив.

И разочарованно вздыхаю: моего наваждения — наглого мальчишки — там нет.