Его хозяева тут же это заметили:

– В подвал надо спускаться, – сказал Суетолог, доставая пачку сигарет без фильтра. («Неужели такие еще выпускают?» – подумал Александр.) – Бандеры уже смекнули, что их глупе… группе гаплык, и по традиции приголубят поле боя чем-нибудь тяжелым. Да и Зенитчик волнуется, а он прилеты за десять минут до начала вычисляет.

– Зенитчик, рядом! – скомандовал лейтенант, и пес послушно подошел к хозяину. Возила помог подняться Сашку, попутно отняв у него автомат, оказавшийся без магазина, и штык-нож. – Вы, двое, идете впереди. Здесь должен быть ход в Нижний Бахмут. Тут, почитай, в каждом доме такой.

Бандеровцы под охраной Возилы и Зенитчика послушно двинулись к бывшему служебному ходу; Суетолог протянул лейтенанту зажженную сигарету и подкурил другую.

– Нет, все-таки вы, батя, молодец, – сказал он, выпустив дым. – Почитай, голыми руками, с муляжом автомата и собакой взять в плен двух бандер! В ваши-то годы! Респект и уважуха. Хотите цыгарку?

Александр думал было отказаться, но потом махнул рукой и взял протянутую Суетологом сигарету без фильтра.

Сигарета еще дымилась в уголке губ Александра, когда подвал, куда они спустились, сильно тряхнуло, так, что можно было потерять равновесие. Человек непривычный, наверно, перепугался бы насмерть, да и привычному человеку в этой ситуации было бы страшно – все-таки один из самых базовых страхов homo sapiens, напрочь опровергающий теории о его происхождении от животных, – страх быть погребенным заживо. Когда и без того тесное помещение без окон еще и ходит ходуном, когда с потолка сыплются жалкие остатки побелки, а пол под ногами дрожит, как трескающийся лед, – этот подсознательный страх накрывает в полный рост. Тем не менее никто из сопровождавших Александра не выказал боязни, да и сам он внешне оставался спокойным. Плавали, знаем: пусть и прошло четверть века, но Новый год в Грозном забыть невозможно. Как и бой в ущелье Герата, который мало чем отличался, только и того, что над головой ночное небо – далекое, чужое, словно нарисованное на крышке гроба…

– Прилет, – спокойно сказал Суетолог, засовывая свой окурок в щель между кирпичами стены. – Не запылились.

– Ага, запылятся они, – зло сказал лейтенант, покручивая в пальцах здоровой руки инъектор с обезболом. – У них традиция – если ДРГ перестает давать обратку, сразу крыть по ее последнему месту тяжелой артой. Следы заметают, с-суки…

– Почему? – спросил Александр. Дом вздрогнул еще раз, но они уже подходили к площадке лестницы, уводящей еще ниже, под подвал.

– Потому что коллеги наших Сашка и Мыкыты многое могут рассказать о своих художествах, особенно если пообещать им жизнь и перевод в обменный фонд, – пояснил Возила, глядя на манипуляции командира со шприцом. – Иногда приходится отпускать матерых головорезов – в обмен на ценную инфу. Те же петушки с Азовстали такого накукарекали, мама не горюй… слышь, Юсуф, не морочь уже пачку маргарина, коли обезбол, че ты как пацан?

– Да оно не так сильно и болит, – потупился лейтенант, хотя, может, он просто глядел себе под ноги – они спускались в темноту по старой, хотя и крепкой бетонной лестнице, освещая себе путь табельными фонарями. – Только онемело и дергает немного…

– Слышь, Возила, хочешь анекдот про Юсуфа? – спросил Суетолог и, не дождавшись ответа, продолжил: – Приходит лейтенант в санчасть и говорит: «Сеструха, у меня спина болит…»

Подвал опять тряхнуло, но слабее, чем раньше, наверно, просто потому, что они спустились глубже.

– …она ему: «Повернитесь», – как ни в чем не бывало продолжил Суетолог, шаря по подсумку на поясе. – Он повернулся, а у него в спине топор. Сестричка и говорит: «Вам же, наверно, ужасно больно?» А он ей: «Не, только когда смеюсь…»