– Кажется, что-то слышал…

– Да, широкая публика его почти не знает. Он был акционером журнала «Двадцать лет», миноритарным акционером, но именно он заставил перепродать журнал; его купила одна итальянская группа. Эвелин, естественно, уволили. Мне итальянцы предлагали остаться, раз тогда Лажуани пригласил меня в воскресенье на завтрак, значит, у него было для меня что-то другое. Эвелин не могла этого не понимать, потому и бесилась. Он жил в Маре, недалеко от площади Вогезов. Когда я вошла, то была в шоке: там собрались Карл Лагерфельд, Наоми Кемпбелл, Том Круз, Джейд Джаггер[6], Бьорк… В общем, не совсем те люди, с какими я привыкла встречаться.

– Это не он сделал тот знаменитый журнал для педиков?

– Не совсем. GQ сначала ориентировался не на педиков, скорее наоборот – на супермачо: девки, тачки, чуть-чуть военных новостей… Правда, через полгода они вдруг обнаружили, что среди покупателей журнала огромный процент геев, и это была неожиданность, они вряд ли рассчитывали именно на такой эффект. Так или иначе, вскоре он журнал перепродал, причем поразил всех, кто связан с журналистикой: он продал GQ, когда тот был в топе, хотя все думали, что он даст ему еще подрасти, и запустил «Двадцать один». С тех пор GQ захирел: по-моему, они потеряли процентов сорок в национальном масштабе, а «Двадцать один» стал главным ежемесячным журналом для мужчин – они только что обошли «Шассёр франсе». Рецепт очень простой – строгая метросексуальность: гимнастика, косметика, модные тенденции. Ни грамма культуры, ни грамма новостей, никакого юмора. Короче, я никак не могла понять, что он может мне предложить. Он очень любезно поздоровался, представил меня всем и усадил напротив себя. «Я очень уважаю Эвелин…» – начал он. Я едва не подскочила: никто не мог уважать Эвелин. Эта старая алкоголичка могла внушать презрение, сострадание, брезгливость – в общем, что угодно, но не уважение. Я только потом поняла, что у него такой метод управления персоналом: ни о ком не говорить плохо, никогда, ни при каких обстоятельствах; наоборот, всегда осыпать похвалами, пусть сколь угодно незаслуженными, – что, естественно, отнюдь не мешало ему при необходимости уволить любого. Но я все-таки немного смутилась и попыталась перевести разговор на «Двадцать один».

– Мы дол-жны… – у него была странная манера говорить по слогам, как будто он изъяснялся на иностранном языке. – Мои кол-леги, по-моему, слишком увле-чены аме-ри-кан-ской прессой. Мы остаемся ев-роп-пей-цами… Для нас обра-зец – то, что происходит в Англии…

Ну да, естественно, «Двадцать один» копировал оригинальный английский журнал, но ведь и GQ – тоже; почему же он решил сменить один на другой? Быть может, в Англии проводились какие-то исследования, отмечено изменение спроса?

– Нет, на-сколь-ко я знаю… Вы очень красивы… – продолжал он без видимой связи. – Вы могли бы быть бо-лее ме-дий-ной…

Рядом со мной сидел Карл Лагерфельд, который без остановки поглощал еду: блюдо из лосося он ел руками, макал куски в соус со сливками и анисом и запихивал в рот. Том Круз время от времени бросал в его сторону взгляды, полные отвращения. Бьорк, наоборот, была в восторге; она, надо сказать, всегда пыталась изображать что-то эдакое – поэзию саг, исландскую энергетику и все такое, а на самом деле была жеманная и манерная до предела – естественно, ей было интересно посмотреть на настоящего дикаря. Я вдруг поняла, что, если снять с кутюрье сорочку с жабо, галстук-бант и смокинг на шелковой подкладке и обрядить его в звериные шкуры, он будет отлично смотреться в роли древнего тевтонца. Он выудил вареную картофелину, щедро обмазал ее икрой и повернулся ко мне: «Надо быть медийной хоть немножко. Я вот, например,