Варя все чаще размышляя на подобные темы. Они показались бы странными для молодой, красивой и любимой девушки, если не знать о её болезни. Порой она доходила в мыслях даже до эвтаназии. Размышляла, что это не так уж и плохо. Если не останется ни сил, ни желания жить – к чему длить мучения? Лучше уж раз – и всё. Всего один укольчик, быстро и безболезненно… Иногда Варя жалела, что у нас в стране эта, казалось бы, простая штука – лекарственное прекращение жизни с согласия пациента, – запрещена. Пришла к выводу: если станет совсем тоскливо, надо будет найти страну, в которой можно легально и добровольно уйти из жизни и где законной причиной для осознанного ухода считается неизлечимая болезнь или невыносимая боль. В какой-нибудь европейской стране, например, в Швейцарии, никто, наверное, не будет спорить, что чужое сердце – это и есть неизлечимая болезнь, и, если человек сильно страдает, разрешат безболезненно умереть. Всего один укол – и всё… Вот только родителей жалко. Их жизнь и так уже превратилась в бесконечное страдание, а если еще она сделает им такой «подарок» …

Порой Варю одолевали совсем другие мысли. Она чувствовала необъяснимое любопытство. Замена родного сердца на новое, чужое – это же удивительное приключение, которое немногим из людей, живущих на Земле, довелось испытать. Наверное, надо попробовать – может, все не так страшно? Прыгнуть в операцию, как в омут с головой, а там видно будет!

Обстановка в штабе у Джобса становилась всё более нервозной. Все подозревали друг друга в предательстве, но о том, чтобы прекратить борьбу с нациками, и речи не было. Того, кто предложил бы это вслух, тут же самого сочли бы предателем.

Киру и Сергея общим голосованием решили отправить на новое задание. Сергей так и не понял: их проверяют или хотят загладить вину после обидных слов Миранды. Задание было, вроде бы, привычным: сорвать плакат нациков и нарисовать вместо него знак пасифик. Можно еще слово МИР написать. Однако действовать предстояло не где-нибудь на глухой окраине типа Южного Бутова или Бирюлёва, а в центре столицы. Конкретнее – на Пушке, то есть, на Пушкинской площади. Неонацисты недаром полюбили это место: там всегда полно молодежи и туристов. Ясное дело – любую их мерзотную акцию на Пушке заметят, в СМИ появятся возмущенные репортажи, снабженные каким-нибудь броским заголовком типа «Доколе?!» или «Фашистская агитка в центре Москвы» или «Куда смотрит полиция?». Словом, в этом людном месте мазню нациков обязательно увидят, и есть шанс, что их плакат снимут не сразу. Люди боятся связываться с фашистами, а у полицейских в центре города других забот хватает. Правда, в конечном счете они дают указания дворникам «убрать это», поскольку возле памятника Пушкину назначают свидания люди всех возрастов и национальностей, да и на скамейках, расположенных слева от монумента, всегда кто-нибудь сидит или даже лежит. Для фашиков центровая локация – сплошной плюс. Зато для Сергея и Киры она казалась сплошным минусом. В центре города полно видеокамер, да и среди прохожих тут же найдутся свидетели их «несогласованных с мэрией действий». Слишком много профессиональных доносчиков появилось в городе в последнее время. Они не дремлют, днем и ночью выискивают мнимых «врагов», перечеркивают жизнь ни в чем не повинных граждан и открыто гордятся своими доносами на молодых людей и даже на стариков.

– Слушай, Серега, похоже, нас хотят подставить, – Кира заговорила первой. Они уже подходили к площади, на которой в летних сумерках темнел памятник главному российскому классику, окруженный цепями. Кира нервно потеребила лямку рюкзака. – Может, ну их нафиг! Давай пойдем назад? На штабе отмажемся: мол, все, что планировали, мы нарисовали, но знак пасифик тут же стерли дворники. Сфоткаем этот чертов знак в другом месте, да хоть у меня во дворе на стенке дома – делов-то! Знаешь, Серый, у меня нехорошее предчувствие…