Чувства Вари в период ожидания операции обострились, и она стала замечать то, чего не видела раньше. Мать Макса была с ней по-прежнему ласкова и внимательна, однако в глазах ее поселилась тревога. Жанна Андреевна была явно не в восторге от того, что ее сын тратит так много времени, сил и денег на девушку, у которой серьезные проблемы со здоровьем. Дескать, время идет, а жизнь такая короткая… Мальчику надо создавать семью, заводить детей, делать карьеру… Варя догадывалась, что мать говорит Максу наедине всё то, что обычно матери говорят взрослым сыновьям. Чем иначе объяснить его перемены? Макс возвращался от матери грустным и поглядывал на Варю печальными глазами влюбленного спаниеля. Варя все понимала, страдала и частенько плакала, когда Макса не было рядом. Не хватало еще, чтобы он жалел и утешал ее! Ни за что! И так тошно.

Когда любимый отпрашивался у нее на встречи с друзьями, на их веселые дни рождения и пикники, на Вареньку наваливалась такая тоска, что хотелось принять разом, увеличив дозу в десять раз, все таблетки, прописанные докторами, и покончить с проклятыми вопросами, на которые нет ответов. Это легче, чем испытывать тупое, ноющее как зубная боль, предчувствие беды. Лучше одним махом распрощаться с жизнью, в которой ничего хорошего ей уже не светит!

Когда Варя оставалась одна, ее одолевали страхи. Они накрывали ее черным бархатным покрывалом, в котором она барахталась, ища выход. Выбраться из бархатного ужаса получалось редко. Страхов было слишком много, и они обступали её стеной: страх остаться одной, страх сделаться беспомощной, никому не нужной кроме собственных родителей инвалидкой, страх стать некрасивой, с багровым шрамом на грудине, который ужаснет Макса, страх стать обреченной до конца жизни принимать сильные препараты, чтобы организм не отторгал сердце другого человека, погибшего в результате несчастного случая или аварии. Все это были второстепенные страхи. Самый главный страх, сжимавший по ночам ее больное сердце, был мучительным и неистребимым. Варя знала, что шансов родить Максу ребенка у нее не будет никогда.

В грустные минуты к Варе приходили стихи:

Моей любви отдельно каждый цвет

Храню в коробке из-под акварели,

И редко, от апреля до апреля

Я вынимаю их на божий свет.

Меня не научили рисовать –

Мешаю храбро красное с зелёным,

Святую пошлость розового тона

Поклявшись до весны не доставать.

Оранжевый ликующий мазок –

Твоя улыбка в середине лета.

Уже февраль. Мне не хватает цвета.

Ты так неосмотрительно высок.

Чернилами замазать зеркала.

Уйти из мастерской и хлопнуть дверью.

Проклятье черно-белому апрелю

И краскам в нижнем ящике стола!

В ожидании операции Варенька увлеклась популярной медицинской литературой. Ей хотелось все знать про новации, которые то и дело появляются в кардиохирургии, особенно – про операции, еще недавно казавшиеся фантастикой. Варя часто думала, хорошо ли она сделает, если позволит врачам вмешаться в высший промысел – природы ли, Бога ли, судьбы ли. Может быть, ей предначертано умереть рано, чтобы все запомнили ее молодой и красивой? Правильно ли, что хирурги хотят продлить её жизнь? Молодых все жалеют, их горько оплакивают на похоронах, а инвалидки средних лет никому не нужны.

Однажды Варя натолкнулась на необычную информацию. Оказывается, в Штатах некоторые врачи делают себе на груди татуировку «Не реанимировать, не интубировать». Уж доктора-то лучше других знают, кем может стать человек, пробывший на искусственном кровообращении много часов. Порой сильно страдает его интеллект, а в самых тяжелых случаях человек становится овощем. Когда видишь, даже не часто, подобных пациентов, без раздумий выбираешь вместо реанимации смерть – чтобы не стать таким же овощем, как они – не мычать, не ходить под себя и не оказаться обузой родным долгие годы.