Я снова опустилась под пену, но спокойствия как не бывало. Каждая клеточка моего тела пульсировала, требуя продолжения начатого, желая снова ощутить власть его рук, его губ, его силы. Несмотря на то, что в этом дворце, под этой крышей были его жена и дети.

Чувство вины кольнуло под сердце, но если бы я позволяла ему всякий раз брать над собой верх, уже бы вышла в окно. Поэтому сейчас просто прикрыла глаза, позволяя себе глубоко дышать, а потом опустила руку под воду, между своих разведенных бедер.

Первое же прикосновение заставило дернуться и вздрогнуть, таким острым оно вышло, но уже в следующий миг я шире раздвинула ноги. Движения собственных пальцев в воде ощущались чужими, и я, как бы того ни хотела, не могла избавиться от стоящего перед закрытыми глазами лица. Вода покачивалась вверх-вниз, в такт моим бедрам, пена скользила по коже, лаская ставшую невыносимо чувствительной грудь.

Я замерла, повторяя пальцами контур ключиц, в воспоминаниях все еще обжигаясь о грубую ткань мундира. Вжимаясь сосками в металл пуговиц и знаков отличий. Скользнула второй рукой чуть ниже, до боли сдавив сосок, и наслаждение пронзило тело острой, почти болезненной вспышкой.

Я застонала и впилась зубами в плечо, сводя бедра, чтобы продлить тянущую между ног пульсацию, такую яркую, какой не было уже давно. Безумно, безмерно, бесконечно давно. Пульсацию, созидающую меня изнутри своей сладостью, освобождающую, раскрывающую, заставляющую чувствовать себя наполненной. Сильной.

Живой.

Не знаю, сколько потом я лежала в ванной, приходя в себя. Помню только, что застала себя за тем, что отжимаю волосы и поднимаюсь. Халат ждал меня на небольшом пуфе, и я с наслаждением в него завернулась.

– Все будет чудесно, – сказала я своему отражению.

Раскрасневшемуся, с припухшими от поцелуя Богдана губами.

И добавила:

– Мы справимся.

Я знала, что так и будет, потому что в соседней комнате спала моя дочь. Девочка, ради которой я не имела права сдаваться.

Алина

– Мамочка, мне здесь не нравится, – сказала Снежана, – когда мы поедем домой?

Когда Михаилу в голову взбредет, подумалось мне. Вслух я, разумеется, такого сказать не могла: для Снежаны он был отцом. И не худшим отцом, что удивительно. Мне казалось, к своим дочерям он относился гораздо холоднее и жестче, чем к ней. Что не отменяло факта его готовности использовать Снежану и всех остальных для укрепления своей власти.

Сейчас я могла только догадываться, что он задумал. Оставаясь рядом с ним изначально, я хотела не только защитить свою дочь. Я хотела выяснить, что произошло в доме Семена и Марии, каким образом он устроил тот пожар, через кого. но мне это так и не удалось. Михаил делился со мной исключительно тем, в чем я могла быть ему полезна. Может быть, я и знала гораздо больше остальных, но недостаточно. Со временем и главные цели поблекли, словно потеряли значение и силу.

Я сама потерялась.

– После того, как приедет папа.

Раньше меня так не корежило, когда я называла Михаила ее отцом, сейчас же словно кость поперек горла встала. От этой лжи, ставшей на удивление привычной, сейчас захотелось помыться.

– А когда он приедет?

– Не знаю, милая. Ешь.

Снежана завтракала неохотно, даже несмотря на то, что я отпустила Зарину и занималась ей сама. Няне тоже было не по себе, я это видела, вчера после ужина с прислугой она вернулась сама не своя, расстроенная, и мне так и не удалось выведать, что же там приключилось. В конце концов я решила, что когда придет время, расскажет сама.

За окном уже с утра светило яркое солнце, небывалая щедрость погоды для Талминбурга. На небе не было ни тучки, что обещало нам возможность пойти погулять.