С того самого дня, как я видела Анну в первый и последний раз, она стала еще красивее. Огненные волосы, уложенные в высокую прическу, ярко-синее платье в цвет глаз, изящные запястья, украшенные такими же тонкими браслетами. Она была сама утонченность, никаких кричащих украшений, все изысканное, как эталон женской красоты и изящества.

Стоило гувернеру увести мальчиков, как она повернулась к нам. Посмотрела на Богдана в упор и сказала:

– Ты привез ее?! Потрясающе!

Все это она проделала с таким выражением лица, будто задавала тон светской беседе, не глядя на нас со Снежаной, словно нас не существовало.

К счастью, Евгений передал нас в руки служанки, которая должна была проводить меня и дочь в наши покои, и дальнейший разговор я не услышала.

Мы шли по незнакомому дворцу, и я чувствовала себя удивительно спокойно. Настолько спокойно, что даже страшно, потому что в этом спокойствии не было ничего от того, что принято называть спокойствием. Так, должно быть, чувствует себя человек, которого накрыло лавиной или который застыл в глыбе льда.

Мне казалось, что умение обуздать свои эмоции – моя сильная сторона, но сейчас я не была в этом так уж уверена. Слова Богдана, его дети, Анна, все это обрушилось на меня одновременно, и я спасалась как умела. Погружаясь в то самое состояние, в котором даже биение сердца кажется противоестественным.

Ладошка дочери в моей руке – вот то единственное, благодаря чему я чувствовала себя живой. Она не давала мне окончательно соскользнуть туда, откуда не возвращаются, туда, где становятся такими как Михаил. Поэтому когда мы остались одни, я сосредоточилась на привычных вещах: отвела дочь умыться, покормила обедом, который нам принесли. Когда я укладывала ее спать, чтобы отдохнула с дороги, появилась Зарина – они наконец-то добрались до дворца. Наши вещи принесли и развесили, разложили, только после этого я позволила себе пойти в смежную спальню, к себе.

У нас были две купальные комнаты, и я с наслаждением погрузилась в горячую ванну, которую приготовила для себя сама. От пены исходил легкий ненавязчивый аромат, по-настоящему успокаивающий, согревающий. Я думала о том, что справлюсь со всем, уже справлялась, и новое испытание – не исключение, а еще улыбалась. Этому меня научила жизнь: я обнаружила, что когда тебе невыносимо, можно начать улыбаться. Тело подстроится под эмоцию, которую ты выражаешь, а за ним и все остальное.

Всегда помогало, помогло и сейчас. Я почти расслабилась, слушая шипение пены, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. От неожиданности вынырнула из окутавшего меня облака, не успев даже прикрыться, широко распахнула глаза и увидела Богдана.

Он смотрел на меня: хищно, жестко, холодно, но от этого взгляда, скользящего по моим губам, по плечам, по обнаженной груди, на коже вспыхивали костры, как от поднесенной свечи или от капель воска. Каждая клеточка моего тела словно плавилась от этого взгляда-прикосновения, да что там. От этого взгляда-прикосновения плавилась я вся.

Богдан

Он ни словом не солгал, когда говорил, что посадил ее дочь рядом, только чтобы не ехать с ней. Ему хватило мгновений, когда он нес Алину по коридору, и близость ее тела, ее аромат – мягкий, ненавязчивый, цветочный, сводили его с ума. Казалось, после стольких лет все должно быть забыто. После стольких лет, после стольких событий. Когда он знал, кто эта женщина на самом деле, что она делила ложе с Михаилом, с его друзьями и недругами, что она родила ему дочь.

Вот только стоило ее подхватить на руки, стоило снова вдохнуть запах ее волос – и мир перевернулся. Словно не было всех этих лет, словно ничего не было. Только хрупкая невинность в его руках, девушка, которую он хотел защищать, уберечь ото всех и ото всего. Девушка, которую он хотел любить, назвать своей, сделать своей…