– Так не делается? – Ясмина говорила спокойно, ровно, но в душе у неё уже разгорался огонь. Её спокойствие было лишь внешним, маской, прикрывающей бурлящие эмоции. – Ты мне только перед этим сказал, что нам надо расстаться… Я что, после этого, руки тебе целовать должна?

– При чём здесь руки целовать? – продолжал Рустам, изображая раздражённость. Он пытался спрятать свою вину за маской негодования. – Это элементарное уважение. Если его нет сейчас, о чём вообще можно говорить?

Слова Рустама были холодными, расчётливыми, лишенными всякой нежности. Он пытался перевести внимание с главной темы на второстепенные мелочи, избегая ответа на самые важные вопросы. Он был не готов к серьёзному разговору, не готов принять существующую проблему.

Ясмина остановилась, её тело напряглось. Она посмотрела на Рустама, и в её глазах он увидел не только гнев, но и глубокую боль, разочарование, и окончательное понимание того, что между ними больше ничего нет.

– Ты меня позвал про уважение морали почитать? – сказала Ясмина, начиная терять терпение. – Или всё-таки обсудим нашего с тобой ребёнка?

– Стой-стой, придержи коней! – Рустам наигранно засмеялся, пытаясь разрядить обстановку, но его смех звучал слишком фальшиво. – У нас с тобой пока ещё нет никакого ребёнка.

– Есть, Рустам, он внутри меня, и я его чувствую! – Ясмина произнесла эти слова твердо, уверенно, не давая ему усомниться в сказанном.

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Давай так, пока не поздно, пока в тебе не проснулись эти ваши материнские чувства. Давай поставим на паузу… Я всё организую… Я всё оплачу… – Рустам говорил быстро, торопливо, стараясь не смотреть ей в глаза.

– Поставим на паузу? Что ты хочешь этим сказать? – Ясмина сразу поняла, что он имеет в виду, но хотела, чтобы он повторил это. Сказал напрямую, без намёков, без увиливаний.

– Ну чего ты тупишь? Я хочу, чтобы ты сделала аборт. – Слова вылетели из его рта, словно ядовитые стрелы. Он наконец-то сказал это вслух.

– Аборт? И что потом? – Ясмина спрашивала спокойно, стараясь сдержать эмоции, хотя внутри неё всё кипело от негодования.

– А потом я поговорю с отцом. Скажу, что хочу на тебе жениться.

– А как же дочка дяди Карима, или как там его?

– Ты сначала сходи к врачу, всё красиво сделай, а потом ход за мной.

– Слушай, Рустам, ты сейчас со мной так разговариваешь, как будто мы на сделку идём.

– Сделка. Ну, представь, что так и есть. Это наша с тобой сделка.

– А что, если… я откажусь?

– Откажешься?.. – Рустам сделал вид, что задумался, хотя было видно, что он подготовился к разговору и на всё у него был ответ. – Дело, конечно, твоё… Но учти: у нас, у Исмаиловых, на беременных не женятся.

– Не женятся? – Ясмина готова была наброситься на Рустама – это был уже предел наглости. – Давай я тебе напомню, Рустамчик: это и твой ребёнок тоже.

– Не называй меня так! – огрызнулся Рустам. – Ты сейчас говоришь, как твои братья.

– Братьев моих вспомнил? Правильно! Скоро будешь говорить с ними. Не женятся у них на беременных! – Ясмина перешла на повышенные тона, её гнев достиг предела.

– А вот тут я бы тебе не советовал! – сказал Рустам, на лице его появилась ухмылка, полная презрения и превосходства. – За то, что ты залетела, братаны тебя по головке не погладят! На твоём месте я бы молчал в тряпочку.

Ясмина молчала, её лицо стало белым, как мел. Она понимала, что оказалась в ловушке, в безвыходном положении.

В груди у Ясмины бушевал пожар. Она вся горела от негодования, от обиды, от боли. Единственный человек, на поддержку и помощь которого она так рассчитывала, вдруг предстал перед ней в совершенно новом, ужасающем свете. Он не только не поддержал, не помог, но и цинично предложил избавиться от их общего ребенка, от плода их любви. Все её надежды рухнули, как карточный домик, оставив после себя лишь пепел разочарования и горечи.