Несколько минут она молча ревела,  а потом решительно вытерла слезы и сказала:

– Вот послушай меня, доча. Расскажу я тебе. Раньше-то ты маленькая была, не поняла бы. А теперь-то че? С сиськами, говоришь? Твой отец тоже в свое время нашел и с сиськами и с жопой. У меня отродясь такой жопы не было. Ты костистой  и худенькой фигуркой  в меня-то пошла. А  папа  твой – он же завсегда фигуристах любил, туго налитых. Он тогда водилой на скорой  помощи работал. Ой, жизнь страшная была! На дворе лихие 90-е, зарплата копеечная, еще и не платили месяцами. Я тогда на двух работах вкалывала. Тетя Зина, тетка твоя, меня в свою столовку пристроила. А там еда дармовая, тем и кормились. Еще и почту мыла по ночам. Ну, сама понимаешь,  на любовь  к мужу у меня времени не оставалось. Домой приду –  руки с ногами скрючивает. Поясница отламывается. Вроде и молодая была,  вот как ты сейчас, а затюканная да замотанная.  Да еще и ты кроха, а твой брат еще меньше. Какой уж там секс? А папаша твой всегда по этому делу большой любитель был. Мужики ж они как: что война, что тюрьма, что  бардак в стране, а все равно свой стручок пристроить должны. Ну вот и спутался с медсестрой из той больницы, куда скорая людей  болезных привозила. Что тебе сказать, доча? Как я плакала! Как ты сейчас.

– А  как ты узнала? – всхлипнула я. – Застала их? Как я?

– Да нет. Папаша твой тот еще партизан. Так шифровался, что мне с моей замудоханной жизнью  и не догадаться бы, да  добрые люди рассказали.  Ночь  я переплакала и пришла на нее посмотреть, в больницу нашу, единственную в городе. И как раз мой-то к ней тоже пришел. Я за углом стою, едва дыша. И  ногтями себе ладони царапаю, чтобы не взвыть. А она в халатике белом по коридору рассекает. А халатик тот прям как влитой на ней сидит. Сиськи под ним пятого размера. И жопа белой тканью туго обтянутая.  Как сосиска в  целлофане. А мой-то прям как кот на сметану на нее косится. А она  с Украины была. Такая гарна дивчина. И вот она ему говорит:

– Ой, шойта схудла я!  – и халатик так туда-сюда телепает. 

Вроде как похудела она и халатик на нее большой.

–Ты бы мне тортика принес,  шоколадного, а то давно не баловал свою кошечку,  –и когтями ему по груди шкрябает. Кошечку изображает, корова толстожопая!

А  папаша твой вокруг нее вертится, слюна аж на пол капает. И вот улыбается он ей умильно  так, что  аж рожа трескается,  и говорит:

– Так есть же  щэ вэлыка срака. Есть же еще большая жопа, значит, по-украински.

А она  руками за сиськи свои хватается и говорит ему:

– Та хде там срака? Там уже и той сраки нэма. Оголодувала я без тортиков!

У меня аж скулы свело. Тортика ей! Тогда шоколадных конфет-то и не было. Мы сплошную сою ели. И то  я за счастье почитала, если мне удавалось выкроить  вам с  братом на самые дешевые сладости, типа соевых батончиков. А шоколадный торт стоил,  как половина моей зарплаты. А он, значит, от детей отрывает, и вместо конфет вам ей тортики носит. Знаешь, как мне сердце болело? И ничего. И пережила. И до сих пор солю ему огурцы  с брусничным листом, чтобы было чем стопарь по вечерам закусывать, будь он неладен! – мать со злостью смахнула зелень со стола. – А если бы тогда психанула и развелась, как бы вас поднимала?  Кому я нужна была с двумя довесками?

– Мамочка, дорогая моя, а может, ты бы с другим познакомилась?

– Ой, дура ты у меня еще, – отмахнулась мать. – Это когда ты при мужике, тогда ты и королева.  Тогда и остальные мужики под тебя клинья подбивают. У них же порода собачья. Видела, как один пес на столб ногу задерет, и еще пять за ним?  Вот есть же другие столбы. Так нет, они все пятеро должны именно на этот один помочиться. А почему? Потому что каждый думает:  "если другой там написал, значит, столбик особенный, хороший, место проверенное. Надо и мне туда пристроиться". Так и с  бабами. Пока у женщины мужик есть, другие  этому мужику завидуют. Мол, если он  с ней, значит, стоящая она. И всем нужна. А как  одна останешься, так они сразу и задумаются:  "А  чего это он ее  бросил? Значит, порченая". И разбегутся все. Вот только что полно было, а ты оглянешься – ни одного. И тут уже что соли огурцы, что не соли – не поможет ничего. Хоть  с брусникой, хоть без нее. Даже если ты внешне Царевна-Лебедь семи пядей во лбу. Даже если одновременно жаришь котлеты и левой ногой элегантно печатаешь докторскую диссертацию по средневековой философии, но при этом у тебя нет мужа и никогда не было, то в глазах других мужиков у тебя на лбу вот такое клеймо, – мама раскинула руки, – и знак: "Стоп! Не приближаться! С ней явно что-то не так!" Так что ты, доча, поплачь, махни граммульку для храбрости, и поезжай к своему Стасику мириться.