– Не сама, маменька, она нашла, а ей солдат ее нашел. Я же ведь говорила вам, что она мне рассказывала, – перебивает мать старшая дочь.

– Ну, ну, молчи! Тебе об этом и знать не нужно.

– Да что ж тут такого эдакого? В сентябре они женятся. В сентябре у них свадьба. 30 августа он выходит в бессрочный отпуск.

– Откуда ты это все знаешь! – всплескивает руками мать.

– Ах, боже мой! Да мы ей и письма-то к солдату писали. Ведь она безграмотная, – рассказывает младшая дочь. – Сами писали и от него письма читали.

– Кузьма Николаевич, слышишь? – спрашивает мать, идя рядом с отцом. – Вот взять бы хорошую орясину…

– А уж это ты распорядись сама. Мне не до этого. У меня и так голова кругом, – отвечает отец семейства, смотря на все посоловелыми глазами. – Это искание квартиры, эти лестницы, эти дворники, эти швейцары измучили меня и истерзали до того, что вот скажи мне, что вместо горничной наша Катька сама переезжает к солдату в Красное Село, я и то не возмущусь, и то руками не разведу – вот я до чего устал и измаялся.

– Боже, и это говорит отец!

– Да-с, отец, который живет хуже, чем собачьей жизнью, благодаря этой ежедневной езде в город и из города, благодаря отыскиванию квартиры, путешествию по лестницам и прочая и прочая… Девчонки у тебя на руках и делай ты с ними, что хочешь, а меня оставь в покое.

– Позвольте, мамаша, да что же тут такого постыдного – знать, что наша горничная Маша выходит замуж за солдата? – начинает старшая дочь.

– Оставь… замолчи… Входи в калитку… Разве не видишь, что наши соседи сидят за воротами на скамейке и слушают.

Семейство подошло уже к своей даче, и все поодиночке входили в калитку палисадника.

На террасе был накрыт обеденный стол. Красивая горничная хотела снять с барина пальто, но он замахнулся на нее и крикнул:

– Пошла прочь! Ничего мне от тебя не надо! Иди к своему солдату…

– Ах, барин, да за что же тут сердиться! Рыба ищет, где глубже, а человек, где ему лучше. Живи вы на даче не в Шувалове, а в Красном Селе или даже близ Красного Села, в Стрельне, что ли, и никогда я от вас не отошла бы, – отвечала горничная.

– Переехать для тебя еще не прикажешь ли! Не смей служить у стола! Не желаю я тебя видеть. Нянька нам послужит. И за это няньке ситцу хорошего на платье. Тебе хотел подарить за раннее вставанье на даче и ставленье для меня самовара, а уж теперь ничего не получишь.

Горничная удалилась. Все семейство уселось за стол. Служила нянька. Подали ботвинью. Мать налила тарелку ботвиньи и, подавая ее отцу, сказала:

– И неужели за эти три дня ты не нашел даже мало-мальски подходящей для нас квартиры?

– Решительно не нашел. Есть квартиры, но или непомерно дороги, или ход скверный, или ход хороший, но в квартиру надо лезть, как на колокольню.

– Вахлак, совсем вахлак! Рохля… О, ведь я знаю тебя!

– А ежели так будешь ругаться, то я вот возьму да и заключу опять на год контракт у старого хозяина на старую квартиру, так, по крайности, не перевозиться, – строго сказал отец. – Мне она не мала, я ею доволен, а это вам она мала стала.

– Ну, барин, ежели мы на зиму останемся при той же детской, что теперь, так ищите себе няньку. – Уйду и я от вас, как горничная уходит, – проговорила служившая у стола нянька. – Помилуйте, там повернуться ведь негде.

– Слышишь, слышишь, что она говорит! – воскликнула жена.

– Да ведь это также и к тебе относится.

– И никто у вас жить не будет, – продолжала нянька, – потому у вас даже людской комнаты нет, где бы прислуга могла своего гостя принять, а без гостей нынче никто не живет. Кухарка в кухне около плиты на кровати жарится, горничная – в коридоре…