– Ну, конечно, нет, Эль, и мне сейчас совсем не до твоих глупых шуток. Его будут звать Раф, представляешь?

– Да что ты заладил, – Эль уже возмутилась, – словно только кто-то один может так зваться.

– Я же говорил тебе, Эль, эти мумии предсказывают будущее. Всё ещё не понимаешь? Ты как-то будешь связана с принцем Рафом. А вдруг… Вдруг вы это… поженитесь?

Тинар хихикнул, стараясь, чтобы смех прозвучал ехидно, но получилось больше смущённо. Эль долбанула кулаком в дверь, словно могла через доски ударить паршивого Моу.

– Он ещё не родился, а мне уже восемь лет. Ты чего, с солончака рухнул? Все знают, что жена всегда младше мужа. И с какой стати мне жениться с этим дурацким принцем? Так что заткнись, Моу!

– Поженитесь, поженитесь… И такое бывает, я слышал… Ой, ай, тётя Келли…

Мама Келли умела схватить за ухо так, что сыпались искры из глаз. Сейчас Эль совсем не завидовала Тинару, хотя и была на него очень, просто ОЧЕНЬ зла.

В главном дворце Таифа зажгли все свечи, отчего даже далеко за полночь было светло как днём. Чаши воскурили ещё при высоком солнце, поэтому императорская часть в сумерках уже напиталась благовониями так, что казалось: вот-вот весь дворец заклубится, оторвётся от земли и вознесётся с этим одуряющим дымом в чёрные небеса. Крики и суета из родового зала не долетали до главного императорского галл̀е, и здесь время словно застыло на месте, гася в дыму курильниц все звуки и движения. Придворные лекари и восторженно настроенные поэты, прочая шумная и помпезная публика – все сейчас стянулись на сторону императрицы. Ждали появления наследника.

Маленький служка, рыжий и лохматый, прятался за большой колонной, стараясь одновременно не попадаться на глаза и не пропустить ни малейшее движение императора. Юноша призывался служить во дворец из племени баров, самых великолепных лакеев на Таифе. Они рождались со всепоглощающей преданностью хозяину, отчего баров ещё щенками с большой охотой брали на службу в самые высокие покои. Клятва на крови связывала их с нанимателем на всю жизнь. Они, не раздумывая, бросались за хозяином в огонь и воду. И всегда боролись до конца, не беря в расчёт численное или силовое преимущество врага. Чем больше баров в услужении у дома, тем безопаснее внутренние покои. Во дворце в каждом зале держали по бару.

Сент, император Таифа, неподвижно сидел у окна, только подушечками пальцев гладил единственное украшение на узловатой фаланге. Массивный перстень из закрученного в замысловатый узор серебра венчал гладкий, пронзительно-белый тростниковый опал. Опустив голову, мужчина смотрел на едва заметный абрис лица – портрет, обозначенный штрихами на камне, и чувствовал, как в сердце опять и опять входит нож. Это было мучительно больно, но Сент не находил в себе сил снять и выбросить мучающий его перстень.

Дворец, окружённый садами и парками, высился вне досягаемости суетного шума города. Там, внизу, кипел Каракорум – экономическое и политическое ядро Таифа. От дворца кругами расходились вычурные особняки могущественных чиновников, перетекая в добротные дома признанных ремесленников, сходя к окраинам бедными лачугами. Служение и предательство, доблесть и интриги, показная роскошь и тяжёлый труд, изысканные яства и нищета… В семи кругах Каракорума всё это непрестанно двигалось, суетилось, волновалось и перемешивалось выкипающим супом.

Сент слышал, как прозвучали первые утренние колокола. На окраине города открыли ворота, и поток желающих попасть в столицу хлынул на её улицы, разбавляя внешний вид горожан нарядами деревенской периферии, наверняка надетыми специально для торжественного случая, но давно вышедшими из моды в императорской резиденции. В певучий стиль Каракорума вторгся непривычный уху говор провинций, который уже к вечеру растворится в непрестанном гуле истинной речи центра Таифа. Значит, тот, за кем несколько дней назад послали гонца, рано утром уже влился вместе с остальными путниками в тяжёлые входные ворота и вот-вот появится здесь.