Девочка закатала широкие рукава своего балахона, чтобы не падали в тарелку. И Эливерт рассмотрел страшные иссиня-черные пятна синяков на смуглой коже ребёнка.

Лучше бы не видел! Ведь поднялась же рука у какой-то твари на этого цыплёнка!

Наир и Дэини дружно подкладывали девчушке в тарелку всё самое вкусное, смешили её. А Эливерт смотрел на это с отрешённой грустью и думал о своём. В груди ширилось что-то болезненно-горячащее, пугающее, неуправляемое, и чудилось, что сейчас затрещат давно зажившие шрамы, и сердце разорвется в клочья.

***

13. 13 В сердце ребёнка

Он ничегошеньки не знал о детях. Где бы ему с ними нянчиться?

Было дело, когда-то и он хотел детей. Давным-давно… В то время, о котором до сих пор вспоминать невозможно – сразу душу сжигает ярость.

Хотел, чтобы ему родила детей его любимая. Чтобы было у него всё честь по чести: семья, жена ненаглядная, дом добротный, детишки белокурые, на свою распрекрасную мамочку похожие. Он хотел, чтобы у них всё было, как он помнил из своего детства.

Память, ясно-понятно, временами подводила. Может, так и не было никогда, а во снах только пригрезилось. Но он мечтал, что их дом будет таким же светлым и тёплым, как дом его родителей. Дом, где всегда найдется еда, доброе слово и ласковые объятия.

Ни одна жизнь не бывает счастливой от начала и до конца. Разные беды приходят и трудности. Но Эл помнил очень хорошо, что мама всегда улыбалась, глядя на них, своих любимых деточек. А отец, хоть и был дюже вспыльчив, никогда ни сказал ей грубого слова и, уж тем более, ни поднял на жену руку. Да, в трудный час он забыл о семье и удрал, спасая свою шкуру. Такое предательство простить невозможно. Но речь сейчас о другом… О том, что было до…

Простое человеческое счастье.

Дом, у самого леса. Старая яблоня у крыльца.

Отчаянные храбрецы, Лана и Эл, забирались на самую макушку кряжистого дерева, а оттуда перепрыгивали на крышу. Там можно было сидеть, затаившись, глядеть, как солнце катится к горизонту, как туман наползает с реки, грызть ещё кислые зелёные яблоки и хихикать, зажимая рот рукой, над своими приятелями.

Те приходили, чтобы позвать гулять, удивлялись, когда Лаиса выходила на крыльцо и докладывала степенно, что её сорванцы уже давно из дома убежали. Дружки, недоумевая, отправлялись искать брата с сестрой по всей округе. А они хохотали, глядя на это со своей дозорной башни.

Когда-то Эливерт мечтал, что и у него всё будет так…

Но теперь он знал точно, что так никогда не будет. Ни дома, ни жены, ни детей, ни дерева у крыльца. Потому что крыльца тоже не будет.

Будут дороги, кабаки, девки, драки, разбои, чужие деньги, вино, и ожидание…

Ожидание расплаты.

Ведь однажды с него спросят за всё вот это! Он не верил в Мать Мира и Великого Небесного, но почему-то был уверен, что расплаты не миновать.

Да, о детях он не знал ни хрена! Но сейчас нашёл единственно верный путь к сердцу этой крохи. Словно кто-то подсказал правильные слова, верную улыбку и честный взгляд – без всяких там ужимок и сюсюканий.

***

– Как тебя зовут, пигалица? – спросил Эливерт.

– Граю, милорд! – ответила девочка невнятно, так как усиленно пыталась прожевать то, чем до отказа набила рот.

– Я – не милорд, Граю! Граю? Воробышек? Выходит, не зря я тебя пичугой называл. Забавное прозвище. Это кто же тебе такое имя потешное придумал?

– Матушка так назвала.

По серьёзному тону девочки стало ясно, что она ничего смешного в имени своем не находит. И Эл тотчас поспешил исправиться:

– Ах, матушка! Ну, тогда беру свои слова обратно. Матушка – это святое! Выходит, Воробышек, ты тоже из нашей стаи, из птичьей?