Живыми глазами своими он окинул стены кабинета с их книгами и оружием.

– Что же, так один и живете? – улыбнулся он.

– Так и живу, – отвечал Ермолов. – Есть тут верстах в двадцати село Хотетово. Говорили, что там какой-то интересный старик живет, Ковалинский. Поехал познакомиться, но ничего полезного не нашел. Носится с каким-то мудрецом Сковородой и всякими эдакими выспренностями… Это не по моей части… А у других собаки, пьянство, сударушки да уездная политика… Вот и сижу у себя…

И про себя подумал: надо быть осторожным. Говорят, ветреная голова… И Пушкин любопытно насторожился: он считал знаменитого воина фюмистом и очень тонкой штучкой.

– Что у вас в столице новенького? – спросил Ермолов. – Какие новости с театра войны? Здесь мы ведь ничего не знаем…

– Новости хорошие с обоих театров, – сказал Пушкин. – Скоро ждут почетного мира…

– Я вашего Паскевича не Эриванским, а Ерихонским зову, – засмеялся Ермолов. – Он подобен Иисусу Навину: крепости сдаются ему по звуку российских военных рожков… Ну, вероятно, и золото свое дело делает… А пусть он нарвется на какого-нибудь пашу, не скажу даже умного или искусного, а только упрямого, как тот, например, который командовал Шумлой, и мы посмотрим… Нет, нет, чудно у нас все пошло в последнее время. Или я к старости глупить стал, или они все там… того…

Он выразительно повертел пальцами. Пушкин засмеялся…

– Возьмите, например, это засорение наших верхов немцами, – продолжал Ермолов. – Куда ни плюнь, все немец. Фон Дибич, фон Фок, фон Адеркас, фон Бистром, фон Клейнмихель – черт знает что! Можете вы представить себе Пруссию, где на командных должностях были бы все фон Ивановы, фон Васильевы, фон Микиткины и проч.? Когда лет через пятьдесят будут читать историю этой турецкой войны, будут думать, что на нашей стороне дралась вспомогательная немецкая или австрийская армия, предводительствуемая своими немецкими генералами… Прав был Грибоедов, хоть и не люблю его: «Как с ранних пор привыкли видеть мы, что нам без немцев нет спасенья!» В молодости я знавал одну генеральшу-сумасбродку. Проезжая как-то Митавой, она зашла в герцогский замок и, приказав открыть гроб Бирона, плюнула ему в лицо. После представления королеве, жене Людовика, который прятался тогда там от «узурпатора», она ожидала у себя в гостинице ответного визита ее, а когда та, конечно, не явилась, генеральша запылила: «Чем эта дура гордится? Тем, что Бурбонша? Эко дело какое! Я вот генеральша Храповицкая, а и то не горжусь!»

– Очень хорошо! – раскатился Пушкин. – Божественно глупо, но хорошо!

– Да, глупо, но хорошо! – улыбнулся Ермолов своей неприятной улыбкой. – И черт его знает, куда у нас это чувство собственного достоинства делось? Ведь, помилуйте, раньше люди и для родины работали, и голову свою высоко носить умели. А теперь все какие-то камер-лакеи пошли… Одно дело монархист, а другое – холоп…

– Увы! Помните Якова Долгорукова?..

– Да разве он был один?! – воскликнул Ермолов. – Когда Голицын штурмовал шведский Шлиссельбург, штурмовые лестницы оказались слишком коротки. Петр увидал это и приказал Голицыну отступить. «Скажи Петру, – отвечал тот посланцу, – что теперь я принадлежу не ему, а Господу Богу, – вперед, ребята!» И Шлиссельбург, несмотря на короткие лестницы, был взят… А Ломоносов, который во дворце драл пажей за уши? А его письмо к Шувалову: «Я, ваше высокопревосходительство, не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога…» А теперь мы только на брюхе ползать умеем… Вспомните историю военных поселений: многие понимали, что делает правительство, а возразить, как следует, не осмелился даже любимчик Аракчеев. Кстати: что о нем слышно?