Паря и Хоакин возникли, как только клубный оркестр заперколировал живеньким исполнением «дверной» «Люди странны (когда сам странник)», – щеголяя широкополыми панамами, липовыми дизайнерскими очками и белыми гражданскими костюмами, купленными с какой-то вешалки в «Поместьях Кайзера» в Цзюлуне, – вхиляли в ногу, по шагу на такт, помахивая в воздухе указательным пальцем, и в глубь самых глухих пределов клуба.

– Хоакин! Паря! – вскричали девушки, – Ох нифигасе! Врубись-ка! Так ништяцки смотритесь! – И тому подобное. Хотя немногие мужчины вообще-то живут настолько зашибенски, что не поведутся на подобную принародную оценку, Док к тому же заметил, что Паря и Хоакин переглядываются с мыслью: «Бля, чувак, ну вот как это ему удается».

– Возможно, придется покинуть вас в спешке, mes chéries[24], – пророкотал Паря, погрузив одну руку в афро Мотеллы и впутавшись в поцелуй определенной длительности.

– Ничего личного, – добавил Хоакин, – кое-какая срочная командировка, – охватывая Лурд, вероятно, еще более страстным объятьем, прерванным хорошо известной басовой партией от группы, запрятанной в рощицу комнатных пальм.

– Отлично! – Мотелла, хватая Парю за галстук, несший на себе цветистый пейзаж тихоокеанской лагуны психоделических оттенков. – Давай «лягай»!

За две секунды Хоакин исчез под столом.

– Это что? – Лурд, не теряя головы.

– Какая-то психологическая срань из ‘Нама, – Паря, увиливая танцем, – стоит кому-нибудь сказать, он выполняет.

– Нормалек, толпа, – прорезался Хоакин, который всю войну старался деньжат заработать, а ЗВ[25] не признал бы, если б она даже подбежала и стала шмалять ему в жопу ракетами, – мне тут ништяк – ты же не против, правда, mi amor[26]?

– Наверно, могу себе воображать, будто на свиданке с кем-нибудь очень низеньким? – а руки сложены и ослепительная улыбка, которая с одной стороны, может, чуть выше, чем с другой.

К Доку подошла миниатюрная идеально сложенная «росинка»-азиатка в клубном наряде – при ближайшем рассмотрении она вроде бы смахивала на Нефрит.

– Тут пара господ, – пробормотала она, – которым очень хочется увидеться с этими мальчонками, вплоть до раздачи двадцаток направо и налево?

Хоакин высунул голову из-под скатерти.

– Где они? Ткнем пальцем еще в кого-нибудь, а на двадцатку подымемся.

– На сорок, – поправила Лурд.

– План бы сгодился, – сказала Мотелла, возвращаясь с Парей, – но только тут все вас знают, да и вообще-то обсуждаемая публика уже на подходе.

– Ой блядь, это Блонди-сан, – сказал Паря. – Тебе не кажется, что кипятком ссыт? По-моему, ссыт.

– Не, – ответил Хоакин, – он-то ничем не ссыт, а вот насчет его напарника я что-то не очень уверен.

Блонди-сан носил светлый тупей, который в Южной Пасе не обманул бы ничью абуэлиту[27], и черный деловой костюм смутно бандитского покроя… Весь взвинченный, колючеглазый, он одну от другой курил дешевые японские сигареты, и за ним влекся рында-якудза по имени Ивао, духовная чистота чьего дана давно скомпрометировалась склонностью к неспровоцированной раздаче пиздюлей; глаза его скользили туда-сюда, а лицо морщилось в потугах мысли – он пытался расчислить, кто тут станет его первоочередной мишенью.

Док терпеть не мог видеть настолько попутанных личностей. Кроме того, чем глубже Паря с Хоакином влезали в дискуссию с Блонди-саном, тем меньше внимания обращали они на Лурд и Мотеллу, а дамы от такого пропорционально сходили с ума и становились более подвержены тем грандиозным эмоциональным бедствиям, к коим обе имели вкус. Ничего хорошего никому этим не предвещалось.