Лбом упершись в спинку переднего кресла, читаю все молитвы, какие помню, но легче не становится. Мне было одиннадцать, когда нас с Дамиром сосватали. Целых восемь лет я трепетно ждала дня нашей свадьбы. Я фантазировала, какой у нас будет дом, сколько мы родим детей, придумывала имена дочерям, которых буду приучать к традициям. Все рухнуло в один миг. И в глазах людей в этом только моя вина.

— Воды? — Сев за руль, Валентин Борисович бросает сумку на сиденье рядом и протягивает мне бутылочку с минералкой.

— Спасибо, — пищу затравленно. Делаю несколько жадных глотков и, смахнув слезы, выдыхаю. — Не надо вам лезть в это.

— Уже поздно. — Он заводит машину и везет меня прямо в дом родителей. Туда, где собраны мои вещи и приданое. Где я выросла и клялась отцу быть его гордостью.

Через полчаса моя семья в полном безмолвии слушает тиканье больших напольных часов в гостиной. Мама тихо всхлипывает: ей еще предстоит познать гнев отца за плохое воспитание дочери. Младшие сестренки скромно стоят в углу, потупив лица в пол: им теперь не сыскать хороших женихов. Старший брат, скрестив руки на груди, отвернут к окну. А отец, сидя в кресле, буравит меня оскорбленным взглядом.

— Кто? — наконец хрипло спрашивает он. — Кому ты за бесценок отдала честь своей семьи?

Больно сглатываю. Нельзя отвечать правдой. Уж лучше пусть отец считает меня грешницей, чем…

— Кто?! — рявкает так, что все вздрагивают.

— Меня оклеветали, — бормочу виновато. — Все было не так… Вы же знаете, Деши давно хочет замуж за Дамира. Вот и навыдумывала, будто видела меня с кем-то… Клянусь, отец…

— Замолчи, мерзкая девчонка! — вскрикивает он, покраснев от злости.

— Хватит! — вмешивается Валентин Борисович. — Смотреть противно, как вы обращаетесь с родной дочерью. Я сам отец. У меня сын, дочь, два внука и внучка Марьяночка. И не спешите ставить меня на место, утверждая, как мне чужды ваши обычаи и принципы. У моего старшего внука мать мусульманка. Я знаю, какая между нами пропасть. Не могу гарантировать, что в моей семье Майе будет легко, ведь это столкновение двух разных миров. Но могу точно сказать, что там ей будет лучше, чем здесь. Если она согласна, мы узаконим брак в ближайшее время, и я заберу ее. Взамен на стабильность прошу лишь быть моим лицом. Я банкир. В моих кругах модно иметь молодых жен-красавиц. Майя повысит мой авторитет, а я обеспечу ее заботой и деньгами. — Он переводит пытливый взгляд на меня. — И мне плевать, натуральная ты девственница или искусственная. У тебя будет отдельная спальня, и я никогда не войду в нее без твоего приглашения. Даже если ты не примешь меня до конца моих дней.

— Сколько вам лет, Валентин Борисович? — интересуется отец, с сомнением относясь к его предложению.

— Шестьдесят шесть.

Мама утыкается в край своего праздничного платка, протяжно завыв. Брат впервые одаривает меня взглядом. Его прямая обязанность — наказать меня. Избить розгами, запереть в сарае, заморить голодом — не имеет значения, как, главное — доказать всем, что он мужчина, достойная замена своего отца и главы семьи.

Сняв со своего пальца священный перстень, подаренный ему нашим покойным дедушкой, брат подходит ко мне и вкладывает его в мою ладонь.

— Будь счастлива, сестра, — по-доброму и даже с улыбкой.

— Да как ты можешь?! — Отец подскакивает с кресла. — Из-за нее другим твоим сестрам не видать выгодного брака!

— Выгодного — это как у вас с мамой? — осмеливается сказать брат. — За всю свою жизнь не заметил между вами и капли нежности. Вы же не любите друг друга, а терпите. Сначала из-за родителей. Потом из-за детей. Теперь из-за боязни осуждения. На дворе двадцать первый век, отец. Наши женщины имеют право на образование, на свободу выбора, на чувства. Хочешь крови, — он подворачивает рукав и протягивает ему свое развернутое предплечье, — возьми мою. Хоть всю. А Майю отпусти. Она всегда была честна с нами. Раз сегодня утаивает имя безбожника, опорочившего ее, значит, есть причина.