- Гнать ее, - хмыкнул Жучень, бороденку оглаживая. – Гнать, пока не навела от таких же, шелудивых…

А к Арею подскочил человечек махонький, юркий, цапнул за рукав и за собою поманил. Мол, пойдем, боярин, и немедля. И перстенек под нос сунул.

С птицею-сирин.

Чтоб, значит, понял, кто зовет и перечить не вздумал.

Арей кивнул.

…к золотым портьерам, к дверце, за ними спрятаной, махонькой, в которую только и вышло, что боком протиснуться. Ход за дверцею узкий и тесный, человечек-то легко ступает, а Арею неудобственно. Посох опять же, который вверх не поднять – потолок низкий. Шуба подолом пылищу метет. Кольцо палец сдавило, стянуть бы, но…

Арей терпел.

Шел.

Так быстро, как умел, а все одно догнать провожатого не выходило. Вот же, и хром тот на обе ноги, и горбат, чего зеленый кафтан скрыть не способен, а ловок – куда там здоровым.

Наконец отворилась другая дверца.

Беззвучно.

Пахнуло медвяным цветочным ароматом, теплом по ногам потянуло, и провожатый рученькой указал, мол, туда иди. А сам к стеночке.

И в стеночку.

Хозяин, стало быть? Иль кто из младших? Сказывали, будто бы Хозяева в тереме царском не приживались, будто бы чар тут всяких наставлено было, от которых оне силу теряли.

Врали, значит.

- Будь гостем, - молвила царица. – Проходи, Арей… шубу примите…

…ее покои были обыкновенны.

Пожалуй, на матушкины похожи. Только побольше.

Потолки высокие цветами расписаны и птицами райскими. Краски яркие, птицы что живые, перелетают с ветки на ветку, того и гляди, запоют.

Оконца узкие.

С витражами.

И вновь сидит на камне дева златовласая в платье простом, а у ног ее лебеди и утицы. Кормит она их? Или просто приманила? Картина благостная, да только отчего-то при взгляде на нее дрожь пробирает.

…а шубу приняли.

…подскочили девки в летниках простых, пусть и из шелку шитых. Взяли с поклоном, унесли. Принесли стульчик махонький, резной.

Стены беленые коврами прикрыты, для теплоты, ибо даже летом в тереме каменном холод идет. Не спасают от него ни жаровенки с углями, ни алый камень, магией напоенный. Камень горяч, и воздух над ним подрагивает.

- Меду? Квасу?

- Воды, если можно, - Арей садиться не смел.

- Воды? Тоже боишься, что отравлю? – царица склонила голову набок. И так молода вдруг сделалась, даже не молода – юна, что весна первая.

…только разве ж весна позволит запереть себя в клетке золотой. А покои эти клетка и есть. И девки услужливые, и старушки, что на сундуках посели, вперились в Арея бельмяными глазищами – не дозволит ли он непотребного – как есть надсмотрщицы.

- И в мыслях не имею, - Арей посох к стеночке прислонил, зело надеясь, что не грохнется он. – Но жарко… вода хорошо жажду утоляет.

- Что ж, если так…

Рученькой махнуло и воду подали, студеную, ключевую, будто только что из родника взятую. Выпил и зубы заломило.

- Доволен ли ты ныне, Арей?

- Благодарю, матушка…

…хотя бы за воду, поелику пить и вправду охота была.

- …не спеши… я тебя не для того позвала, - она присела на стульчик сама, и девки метнулись с подушками да опахалами, с подносами махонькими. На одном – яблочки лежат моченые, на другом – орешки, на третьем пряники… еще что-то было, а что – Арей не разглядел.

Завели, закружили хороводом, загомонили разом.

- Кыш, - велела царица. – Прочь подите. Не мешайте.

Отступили, но не ушли, посели на полу, на подушках со своими подносами. Слушать станут? Сколько средь них соглядатаев? Каждая вторая, если не каждая первая. И стало быть, все, о чем в этое комнате говорится, будет известно за порогом. Плохо это? Хорошо?

Как уж есть.

- А ты все ж присядь. Подушечку возьми. Не люблю, когда люди надо мной возвышаются.