- Может, если б меня не было, придумали бы… и сговор – это еще не свадьба, Зослава. Отказаться… царицам не отказывают. Только это слабая отговорка. Я должен был… должен…

Он дернул себя за темную прядь.

- Собирался взять тебя и в храм… идиотский план. Думал, что если быстро обвенчают, то… а Кирей… я понять не могу, почему с ним пошел? Я ведь не пью. Вообще не пью… не умею… ничего, очнется дядюшка, я уж спрошу, как оно все вышло… скажи что-нибудь.

- Что?

- Скажи, что я дурень.

- Дурень, - я смахнула со щеки слезу. А от не буду плакать. Не буду и все тут. С чего? Все живые, здоровые, при милостях, чтоб их…

- И что не достоин тебя.

- Точно дурень.

- Я ж и говорю, - он усмехнулся. – Мне другая не нужна. Я… Зослава, пожалуйста, поверь.

- Верю.

Он тряхнул головой и, вытащив из-за голенища маленький ножичек, полоснул себя по ладони. Алая руда полилась на траву.

- Я, Арей, клянусь силою своею, что не будет у меня другой жены, кроме Зославы, внучки берендеевой…

…надобно было остановить.

Я б успела.

Я б сумела.

Удержала.

Но не стала.

Он ведает, что творит. А я? Я ведаю?

- Так оно надежней, - Арей стряхнул капли крови и руку порезанную протянул. – Залечишь?

Разве ж можно было отказать ему?

Тою ночью спалося мне беспокойственно. Полночи ерзала, не способная улечься, то на один бок лягу – мулько. То на другой перевернуся, а все одно никак. Будто не перина подо мною пуховая, но матрац тонюсенький, соломою набитый.

И колется.

И зудит с того шкура.

И не солома то, а совесть моя, которая взяла и к ночи, будь не ладна, очнулася. А ну как не получится у меня с моим последним женихом поладить? И пойду за него замуж? Что будет? Я-то, может, притерплюся, небось, не первая и не последняя, кого против воли отдавали. А Арей? Он клятву принес, и лазеек в ней не оставил. И будет ему выбор, или одинцом оставаться, ожидаючи, когда ж супруг мой, чтоб его до сроку Морана прибрала, преставится, или клятву рушить и силы лишаться.

Нельзя было так.

Не из обиды, не из жадности, не из жалости к себе, несчастное… нельзя. Да только слово вылетевшее не поймаешь, в клетку не запрешь. И кровь пролитая в жилы не вернется. Так что лежи, Зослава.

Спи.

И глаза все ж закрылися. Упала я будто бы в болото, но не то, не снежное, знакомое до тошноты. Нынешнее со снегов свободно.

Зелено.

Пухло.

Поросло мелкою травкой, которая в народе пустозвонкой зовется, а по-научному если – шейхцерия. Бесполезная она и вредная даже. Ее топленики и болотники по трясинам и топям расстилают, чтоб зеленели они да солнцу глаза не мозолили, а то выжжет еще.

А я вот стою.

И чую, что под ногами – глыбь глыбокая. Варухнуся и ухну в нее, следов не сыщут.

На помощь звать?

Так кто отзовется.

- А ты попробуй, девонька, - раздался знакомый такой старушечий голосок. – С тебя ж не убудет.

Оглянулася…

…стоит давешняя старуха, сгорблена и космата, волосья седые из-под платка черного выбиваются, свисают до самое травы, которая под ногами старушечьими, в лапти худые обутыми, гнется, что кланяется.

- Доброго вам дня, бабушка, - сказываю, а у самой-то зуб на зуб не попадает.

Страшно.

Потому как сон сну рознь. Иные-то не выпускают, и тогда отходит человек в этом самом сне, а прочие лишь кивают печальственно, мол, сердце не выдюжило.

Иль еще эта, мозговая жилка оборвалась.

Сиречь, инсульт.

- И тебе доброго, деточка, - старуха осклабилася широко-широко, а зубы у ней белые, ровные, что у молодой. – Давно уж не виделися. Чего нового в мире деется?

- Да вот… царь скоро того… - слово то я не посмела вслух сказать, даже во сне, а то ж про царских соглядатаев всякое сказывали. Нет, конечне, не верю я, что во сны они способные ходить, но все ж… лучше уж лишний раз промолчать.