Дорога сбегала в низину.

Поля?

Не было полей.

И скотины… время-то самое летнее, травица сочна, мягка, а меж тем ни одной коровы… на дальние луга выгнали? А собаки? Отчего ни одной, самой захудалое шавки навстречу не выскочило? Ограда? Стоит частокол, да только видно, что погнивший, вона, два бревна и вовсе вывалились.

- Божиня милосердная, - вздохнула Маленка, и я с нею мысленно согласилася. От не по нраву мне было сие место.

Ворота распахнуты.

А на воротах тех ворон сидит, черный, страшный. Нас увидел и раззявился, захохотал человеческим голосом. Впору крестом Божининым себя осенить.

- Цыц, - велел ворону Архип Полуэктович. – Хозяйка где?

Птах, тяжко хлопнув крыльями, поднялся.

Еще и говорит.

- Зося, рот закрой, - Архип Полуэктович огляделся, нахмурился, пересчитав ни то телеги, ни то царевичей. – Ерема где?

- Там, - Елисей честно указал на лес.

- Сбежать задумал?

Елисей плечами пожал, мол, может и задумал, да мне не сказал.

- Ничего, - наставник не озлился, усмехнулся так, кривовато. – Отсюда и захочешь – не убежишь… что ж, господа студиозусы, добро пожаловать… к месту прохождения летней полевой практики…

И еще пару словец добавил.

Замысловатых.

Небось, на своем, виверньем… а может, и матюкался по-заморску… я запомнила. На всяк случай.

В ворота первым Лойко въехал.

Огляделся.

- А тихо тут, - сказал вроде и вполголоса, однако же услыхали все. – Мертво, я бы сказал… Архип Полуэктович, не подумайте дурного, но… мнится мне, что место это – не совсем то, где оказаться мечтают.

Тиха деревенька, как погост в полночь.

Стоят дома темные. Стоят дворы пустые, забуявшие… сныть поднялась стеной, крапива колючие листья распушила. Малина шипами ощетинилась.

Ни людей.

Ни скотины.

Ни даже куры захудалой какой… ползем по улице. Хлопцы сами собою за оружье схватились, плотней один к одному подобрались, заслонили нас от деревни этое. Маленка притихла. Даже Любляна уже не стонет, выползла из одеял да головой крутит всполошенно, а в глазищах страх плещется.

Но едем.

По улице широкое… а дорога-то мощеная крупными камнями. И видится вдали подгнивший крест божинин, почти обвалившийся. Под ним же на лавочке старушка сидит да рукодельничает. Спицы в руках мелькают, пляшет клубок шерстяной на юбку положенный.

- Что-то вы, соколики, долго добирались, - молвила старушка сладеньким голосочком, от которого у меня и жилочки задрожали, и поджилки затряслися. – Я уж и баньку истопила, и стол накрыла…

- А я вот всегда знал, - молвил Еська, на телегу перебираясь, - что она ведьма.

Марьяна Ивановна улыбнулась этак, с укоризной.

Услышала, стало быть.

6. Глава 6. О девичьих радостях и горестях

Глава 6. О девичьих радостях и горестях

А банька туточки хороша была, хотя ж и не пользовалися ею годами, а то и десятками лет, а все одно не развалилася, не раскрыла щели, через которые честный пар уходил бы. И протопилась, прогрела старые кости. Когда ж плеснули на камни кваском, наполнилась баня честным хлебным духом, который вытеснил легкий запашок прели.

Первыми пустили нас.

Да вот отказалась Маленка париться. И сестрицу не пустила.

- Последний разум потерял? – возмутилась она, когда Ильюшка предложил помыться с дороги. – Или хочешь, чтобы мы с ней угорели?

- Хочу, чтобы вы вымылись, - Ильюшка не выдержал. – Воняете уже неблагородно!

Любляна мигом разразилась слезами.

Маленка руки в боки уперла и закричала визгливо.

- Воняем? Мы воняем? А мы просили тебя нас сюда тащить? На телеге! С этой вот… - она пальчиком на меня указала. – Потянул… не посмотрел, что Любляна еле жива… уморить захотел! А когда не вышло… в баню… с этой…