– Гордость. И твоя мачеха.

– Дженис. – Это имя далось мне с трудом.

– Она достойная женщина, Адам. И любящая мать. Хороша для твоего отца. Несмотря ни на что, я по-прежнему верю в это – точно так же, как она верит в то, что видела той ночью. Могу заверить тебя, что эти пять лет тоже дались ей нелегко. Непохоже, чтобы у нее был выбор. Все мы действуем на основании того, во что верим.

– Вы хотите, чтобы я простил его? – спросил я.

– Я хочу, чтобы ты дал ему шанс.

– Он должен был хранить верность мне, а не кому-то еще.

Долф вздохнул:

– Ты не единственный для него родной человек, Адам.

– Я был первым.

– Не все так просто. Твоя мать была замечательной женщиной, и он обожал ее. Но все изменилось, когда она умерла. Ты сам изменился в первую очередь.

– У меня были причины.

Глаза Долфа внезапно словно вспыхнули изнутри. То, как она умерла, стало тяжелым ударом не только для нас с отцом.

– Он любил твою мать, Адам. Вторая женитьба – это не то, что далось ему легко и просто. Смерть Грея Уилсона поставила его в сложное положение. Ему пришлось выбирать между тем, чтобы поверить тебе или поверить своей жене. Думаешь, это так просто или как-то еще, но только не опасно? Попробуй посмотреть на это под таким вот углом.

– Сегодня никакого такого противоречия не было. Тогда что же сейчас-то творится?

– Сейчас… ситуация сложная. Есть время твоего появления. Есть то, что сказала Грейс.

– А как насчет вас тогда? Сегодня для вас тоже все сложно?

Долф всем телом повернулся ко мне на лавке, нацелил на меня потерявшее вдруг выражение лицо, обвел ровным взглядом:

– Я верю тому, что Грейс сказала мне, но и тебя я слишком хорошо знаю. И хотя я пока не пойму, во что конкретно верить, могу уверенно сказать одно: все в свое время обязательно разрешится и придет к своему логическому концу. – Он отвел взгляд. – Грешники обычно расплачиваются за свои грехи.

Я изучал его словно воспаленное лицо, растрескавшиеся губы и набрякшие глаза, плохо скрывающие горе.

– Вы искренне в это верите? – спросил я.

Долф поднял взгляд на гудящие под потолком люминесцентные трубки, так что их ярко-серое сияние, казалось, полностью накрыло его глаза. Голос старика прозвучал почти неслышно, расплылся вокруг тающим облачком бледного дыма.

– Верю, – произнес он. – Верю целиком и полностью.

Через десять минут в дверях материализовались копы. Робин, судя по ее виду, буквально валилась с ног, в то время как второй полицейский словно не мог устоять на месте, постоянно совершая едва заметные нетерпеливые движения. Высокий, с покатыми плечами, чуть старше пятидесяти, в линялых джинсах и красной куртке. Над узким лбом и острым носом болтается жиденькая каштановая челочка. На поясе – полицейский жетон, поверх словно выцветших глаз поблескивают маленькие очочки с круглыми стеклами.

– Можем мы с ним поговорить на улице? – спросила Робин.

Сидящий Долф выпрямился, но ничего не сказал. Я встал и последовал за ними к выходу. Джейми нигде не было видно. Второй коп протянул руку.

– Детектив Грэнтэм, – представился он. Мы обменялись рукопожатием. – Я работаю в службе шерифа, так что пусть этот наряд вас не обманывает.

Его улыбка стала еще шире, но я знал, что не стоит ей доверять. Сегодня ни одна улыбка не могла быть настоящей.

– Адам Чейз, – сказал я в ответ.

Его лицо посерьезнело:

– Я знаю, кто вы такой, мистер Чейз, читал ваше досье, – так что предприму все усилия, чтобы это знание никак не повлияло на мою объективность.

Я сохранил спокойствие, но это потребовало некоторых усилий. В Нью-Йорке никто не знал про меня даже самую малость. Я уже почти привык к этому.