Ольга снова рассмеялась, подперев щёку ладонью и заглянув ему в глаза с притворным подозрением:

– Ах вот как? Ты у нас теперь выше всего этого? Просветлённый товарищ получаешься, буддист советского кинематографа!

Михаил театрально приложил руку к сердцу:

– Могу заверить тебя совершенно искренне: дай мне хоть сотню сисястых доярок – никогда тебя не променяю. И в самых пикантных сценах я всегда рядом как товарищ, режиссёр и партнёр.

Ольга притворно обиженно отвернулась:

– Вот оно как! Значит, я всё же в массовке с механизаторами и комбайнёрами участвую? Приятно осознавать такое доверие режиссёра!

– Оля, что ты, – с улыбкой оправдывался Михаил, притягивая её обратно к себе, – у нас задача не просто кино снять, а потрясти зрителей до глубины души. И только ты подходишь для этой серьёзной и ответственной роли.

Ольга ласково улыбнулась, но решила поддразнить его ещё немного:

– Значит, мне теперь потрясать советскую аудиторию? Спасибо, удружил! А если кого-нибудь потрясу настолько, что у него проблемы со здоровьем начнутся, кто отвечать будет?

– Ну что ты, дорогая, – притворно обеспокоился Михаил, – каждому зрителю валерьянки и корвалола нальём. А для особо чувствительных напишем в титрах: «Просмотр фильма может быть опасен для морально неподготовленных».

Ольга снова рассмеялась, ткнув его пальцем в грудь:

– Эх ты, режиссёр! Всегда найдёшь ответ. Но поверь мне: дай мне хоть тысячу комбайнёров, хоть десять тракторных бригад – я тебя ни на кого не променяю.

Михаил тихо засмеялся и шепнул с притворной серьёзностью:

– Тогда вопрос решён окончательно. Завтра в сценарий внесём поправку, что главная героиня остаётся верна своему режиссёру. Пусть вся страна знает, что настоящие советские женщины выбирают только интеллигентных кинематографистов вроде меня.

Они снова рассмеялись и долго ещё шутили, представляя комичные ситуации будущих съёмок.

Ольга заснула первой – ровно и мирно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то приятное. Михаил осторожно выбрался из постели и босиком прошёл по прохладному паркету, будто проверяя, не исчезнет ли внезапно эта уютная, нелепо-прекрасная реальность, созданная ими за последние недели.

Подойдя к окну, он некоторое время молчал, разглядывая ночную Москву, раскинувшуюся перед ним океаном огней. Город казался живым существом, дышащим, светящимся, шепчущим тысячи историй – о простых людях, случайных встречах и нежданных мечтах. В этот миг Михаил ощутил себя частью чего-то значительного, большого и одновременно смешного.

Прислонившись лбом к прохладному стеклу, он невольно улыбнулся, чувствуя, как внутри пробуждаются новые идеи – яркие, дерзкие, полные жизни и абсурда. Сценарии и сюжеты вспыхивали перед глазами, словно кадры фильмов, ещё не снятых, но уже ставших легендарными. Михаил вздохнул с удовлетворением, окончательно убедившись, что всё идёт именно так, как и должно.

Стоя у окна и вглядываясь в калейдоскоп ночных огней, Михаил мысленно перенёсся обратно в ту жизнь, где он был всесильным и безжалостным олигархом, распоряжавшимся чужими судьбами и живущим строго по графику без права на ошибки. Он представил эти роскошные офисы, бессмысленные совещания и тяжёлый груз ответственности, который постепенно превращал его в машину, лишённую простых человеческих радостей.

Конотопов тихо усмехнулся, подумав, как отреагировал бы прежний Михаил Борисович, узнав, что его новая версия снимает дерзкую эротическую пародию в советском ангаре среди кабачков и морковки.

«Вот тебе и жизнь, – подумал Михаил, покачав головой, – вещь, оказывается, совершенно непредсказуемая. Кто бы мог представить, что вместо банков, оффшоров и бесконечных совещаний я буду радоваться старому ангару, пыльным овощам и нелепым любовным сценам на киноплёнке?»