Лес закончился на рассвете.

Олег с Наташей остановились у подножия горы, прищурились от утреннего солнца.

– И что теперь, – выдохнула Наташа, задирая голову. – Лезть?

– Будем идти по тропе. Где-то наверняка есть перевал. А за горами должна быть цивилизация. Нормальная, – последнее он добавил неуверенно.

– Есть хочу, – девушка сунула руку в сумку, извлекла кусочек колбасы и грушу.

Булочки закончились.

– Надо было дерево брать ш шобой, – она впилась зубами в колбасу.

Перевал нашёлся быстро. Широкая зелёная дорога между двумя горными склонами, поросшими мхом и колючим кустарником с синими листьями. Солнце спряталось, над беглецами сгущались тучи.

– Как бы дождь не пошёл, – испугалась Наташа.

– Пускай идёт. Следы смоет.

И остановился. Замер, открыв рот.

Путь обрывался. Горы обрывались. Даже хмурые тучи – и те обрывались здесь, у края… чего? Реальности? Мира? Воздух от земли до небес подёрнулся разноцветной полупрозрачной дымкой, она дрожала и переливалась, в нее упирался горный хребет, к ней прислонился камень у подножия, у неё застыло небо. А за ней не было ничего. Олег подошёл ближе, протянул руку, но не решился коснуться.

– Олег, я боюсь, – раздалось сзади.

– Я тоже ничего не понимаю, но…

Он обернулся, и теперь уже испугался сам.

Наташа, его дорогая Наташа, стала полупрозрачной, словно дымка у края. Сквозь неё виднелись кусты и дорога. Олег моргнул, отгоняя наваждение, но оно лишь усилилось.

– Я боюсь, – прошелестела девушка.

И осела на землю.

И стала таять.

Сначала испарилась одежда. Потом растворился бок, словно невидимый зверь откусил кусок от тела. Левая рука дёрнулась и исчезла. Парикмахер-призрак сбрил с головы волосы. Олег смотрел и не верил, ждал, что вот-вот проснётся. Они задремали где-то в лесу, а он очень боялся потерять любимую, неудивительно, что кошмар замучил. Сейчас – сейчас же! – он проснётся, прижмёт к себе Наташу и никуда-никуда не отпустит.

Правая нога исчезла по колено.

– Я умираю, да? – еле слышный шёпот.

И карие глаза смотрят с мольбой.

Тогда Олег закричал.

Вода блестит чернотой. И воздух дышит свежестью.

Один за другим летят за борт листки бумаги. Шаржи на жениха и невесту – не то, всё не то. Любви и трагедии требует душа, страсти и ярости просит, но никак не насмешки с иронией. На холсте запечатлеть бы эту свадьбу, черный фрак и белое платье, белый лайнер и чёрные волны, восторг жениха и тень тревоги на лице невесты, дорожка лунная на воде и туча на небе ночном. Но давно утрачена кисть Художника, да и писать как – не припомнит он. Да и кому оно нужно – картины писать?

В вечной любви клянутся молодожёны, благословляет их Капитан, а сам улыбается в рыжую бороду.

Художник почти не слушает. Видал он свадьбы, слова везде одни, а что толку в словах? Лишь отмечает краем сознания: вот и стала Анютка сеньорой Анитой-Лучией.

– А теперь – купания! – возвещает Капитан. – Во славу молодых! И да возлюбят они друг друга до последнего вздоха!

Нехороший человек ты, Кэп. И никому ты не нужен, а эти двое хотя бы друг другу нужны, не зная, что и это никому не нужно. Ерошит кучерявую шевелюру Художник, бумагу с карандашом откладывает. Отчего бы и не искупаться сегодня?

Затихают двигатели, замирает лайнер, даже ветер умолкает, и разом исчезают с ночного неба все тучи, звёздам уступают дорогу, и серебрит луна воду. Тихо становится и спокойно.

Радостный визг – устремляются вниз пассажиры, летят брызги, блестит сильней лунная дорога. Кто-то хватает молодых, тащит к борту, жених упирается, хихикает, уговаривает прекратить и даже сейчас потирает руки. Невеста же, блондинка испанская, справляется с назойливыми провожатыми иначе – сама в воду сигает. И океан ворчит, раскрывая объятья.