— Брось, — отмахиваюсь сухо. — Всякое бывает. Я мог бы играть лучше.

— Завтра не хочешь в клуб сходить? — спрашивает товарищ. — Мы с ребятами хотели немного расслабиться. На Ришельевской новое место открыли, знакомый там в управляющих.

— Может быть. Не знаю пока, Коль, — честно, не могу связно думать, потому что из того угла, где банда Свечникова окружила Риту с подружкой постоянно доносится смех.

— Ааа, понимаю, — Резцов покровительственно похлопывает меня по плечу. — Которая из них твоя? Я сразу так и понял, что это благодаря тебе у нас сегодня появились зрители.

Да не моя, блин! Просто Рита. Моя… подопечная. Вчера еще дрожала от страха перед своим отцом и перспективой встречаться с моим старшим братом, а теперь беззаботно улыбается половине состава «Кометы». Что, блин, вообще происходит?

— Брюнетка. Рита, — говорю Коле.

Не собирался выставлять конкретно в этой компании наши с Воскресенской отношения, но теперь понимаю, что зря. Она, в конце концов, хотела, чтобы ее оставили в покое. А если все будут думать, что она моя девушка, ни один хоккеист не станет подкатывать к ней свои лезвия даже после того, как я уеду в Штаты. Прекрасно. Меня это устраивает.

— Воскресенская? — Коля удивленно вскидывает брови. — Ну, должно быть, если кто-то и мог сорвать этот пугливый цветочек, то только ты.

— Что ты имеешь ввиду?

— Она же дикая. Никого к себе не подпускает. Не без причины, но, ты и сам в курсе, наверное, — Коля опирается подбородком на палку клюшки, и, как и я, смотрит в сторону Риты.

— В курсе чего?

— В курсе ее отношений с бывшим.

— В общих чертах, а что там? — мой голос звучит небрежно, но в желудке все скручивается от паршивого предчувствия.

— Слушай, ну, — Резцов мнется. — Я думал, ты знаешь.

— Коль, как телка давай не выеживай, говори, раз уж начал.

— Он ее неделю взаперти держал. Когда менты дверь выломали в их хату, Рита едва живая была. Голодная, наручниками к батарее пристегнутая. Не знаю наверняка, но по слухам у нее несколько ребер было сломано. И гематомы по всему телу, — произносит Коля торопливо, словно говорить об этом ему стыдно. — Резонансное дело было для нашего городка. Не знаю уж как, учитывая влияние сенатора, родителям Зарецкого удалось замять это дело, но он вроде в СИЗО всего месяц провел и потом только условкой отделался. Но там бабки судье занесли огромные, конечно.

Еще до того, как Коля заканчивает свой монолог, я ощущаю как внутри меня натуральный армагеддон разрывается. Кажется, здесь и сейчас я бы даже не сомневался — собственноручно придушил мудака, посмевшего так издеваться над Ритой. Я понятия не имею, кто такой этот Зарецкий, но ненависть к нему, как яд, отравляет каждую клетку моего тела.

— А сейчас он где? — спрашиваю тихо, впервые понимая, что может толкнуть человека на вендетту.

Стоит представить Риту в таком состоянии, грудь затапливает горячим. Это не злость, нет. Это очень пресное слово, чтобы описать мое состояние. Это пылающая ярость. Будто бы сердце облили бензином и подожгли. Языки пламени жрут кожу. Едкий дым отравляет мозг. И весь я как обнаженный провод. Хочется крушить все вокруг, и вместе с тем я испытываю опустошающее бессилие перед насилием, совершенным над ней в прошлом. Когда я бился за место в «Миннесоте», Рита буквально билась за свою жизнь…

— Не в городе. Вроде, это было одно из условий сенатора, чтобы Зарецкие сынка отсюда подальше держали.

— А ты не знал, да? — спрашивает Коля испуганно.

— Не знал кого убивать, — поправляю я сипло. — Теперь знаю.