«А эти два обормота, - скривилась я, подыскивая слова. Но ничего кроме ругательств в голову не шло. – Бог им судья», - вздохнула я, наблюдая, как один за другим тянутся люди к гробу. Кладут цветы и прощаются с бабушкой.

В родной дом я попала только через пару дней. Снова и снова разглядывала фотографии в альбоме, перечитывала бабушкины любимые стихи, знакомые с детства. Просто думала о ней, кутаясь в плед и как спасительную влагу отпивая из кружки чуть теплый чай с лимоном. Ночами Игорь сжимал меня в объятиях, нежно занимался любовью и даже заговорил о кругосветном путешествии.

- Только ты и я. И океан, - мечтательно заявил совершенно неромантичный Мухин.

Мы снова говорили о детях и обсуждали, где лучше сделать детскую. Планировали, в какую школу отдадим чадо и в какие кружки. Поэтому на третий день после похорон я позвонила в частную клинику, где обслуживались мы с мужем, и записалась на прием к врачу, надеясь сразу же вынуть спираль и сдать анализы. Но моя чудесная врачица оказалась очень востребованной. И записаться мне к ней удалось только на завтра. Вместе с верным Володенькой я поехала в центр города, побродила по магазинам и направилась в родную коммуналку, враз потерявшую для меня всякую привлекательность. К тому же проехать во двор мы не смогли. Ворота перегородила машина с синей надписью «Судмедэкспертиза».

- Встанут где попало, - пробурчала я себе под нос и, предоставив Володеньке возможность самому припарковаться на шумной центральной улице, открыла брелком калитку и вошла во двор. Дом наш, получивший в народе название «подкова», соответствовал своему имени и занимал аж три квартала. Строили его еще до войны по какому-то уникальному проекту. С двух сторон каждого подъезда располагались квартиры с эркерами. И казалось, что у каждого парадного входа имеется свой собственный дворик. Маленький и очень уютный. Кроме парадных существовали еще и черные входы, выходившие прямо на улицу. Но в лихие девяностые особо нахальные люди додумались соорудить там маленькие магазинчики, отгородив часть подъезда кирпичной стеной. Кто-то возмущался, а Тонечка моя лишь рукой махнула.

«Да подумаешь! Никто там не ходит! Пусть люди пользуются!»

Сейчас же почти все лавчонки стояли закрытыми. Только с одного угла продавали канцтовары, а на другом разместился салон красоты. В ларьке нашего подъезда, где когда-то торговали индийскими приправами и ароматическими свечами, уже давно никто не появлялся.

Я вступила в подъезд и, как истукан, замерла от удивления. Индийская лавка оказалась открыта, и в глубине ее виднелись какие-то мешки, смутно напоминавшие человеческие тела.

- Вы куда, гражданка? – остановил меня красавец под два метра ростом в штатском, но с военной выправкой. Полиция, твою мать!

- Это Роза, - тут же доложила соседка Нинка, стоявшая рядом. – Она тоже из пятнадцатой квартиры. Внучка Антонины Аркадьевны.

- А-а, - пробасил полицейский. – Нам необходимо с вами поговорить, Роза Аркадьевна, - добавил он учтиво. – Вы подождите на лавочке во дворе. В квартире идут следственные мероприятия.

- Что случилось? – охнула я и, выйдя на свежий воздух, сразу позвонила мужу. Но телефон оказался занят.

«Освободится, позвонит», - хмыкнула я, опускаясь на лавку. Ко мне тут же подсела Нинка и затрещала, сообщая новости:

- Неделю в подъезде вонь стояла. Я куда только не звонила. А сегодня полиция приехала, дверь в каморку открыли, а там лежат Тимур и Яшенька. Кто-то их застрелил, представляешь? А когда в квартиру поднялись, то и Катьку с Людкой нашли. Отравились паленой водкой. А Инка куда-то пропала. То ли в куширях валяется дохлая, то ли это она всех поубивала…