Веруя, что лучи, выходящие из телеэкрана, действуют как веник и выметают из комнаты всех духов, Френези чпокнула Ящик и проверила номенклатуру. Немного погодя – повтор неувядаемых любимчиков мотолегавых «ДоПКов». Она почуяла приток крови, влагу предвкушения. Пусть разоряются мрачные феминисты, Френези знала: живут такие женщины, на этом свете, кому выпало, как и ей, сходить с ума по мундирам на мужчинах, на автотрассе их развлекают фантазии о Дорожном Патруле Калифорнии, им даже, как планировала сейчас делать она, нравится мастурбировать под повторы Понча и Джона по Ящику, так и что с того? Саша полагала, что ее дочь «заполучила» этот мундирный фетиш от нее. Странная мысль даже для Саши, но со времен своего первого Парада роз до нынешнего времени она в себе ощущала фатальность, беспомощную тягу к образам власти, особенно мужчинам в форме, спортсмены ли они живьем или в Ящике, актеры в фильмах про войну всех эпох, или метрдотели в ресторанах, не говоря уже про официантов и уборщиков посуды, и более того, она верила, что тягу эту можно передать, словно бы эдакой разновидности соблазнения и посвящения в темные услады общественного контроля требует некий Космический Фашист, вплетенный в цепочку ДНК. Задолго до того, как на это ей понадобилось указывать какому бы то ни было другу или недругу, Саша сама пришла к той тягостной возможности, и пришлось с нею иметься, что все ее противодействия, сколь бы справедливы и правильны ни были, любым формам власти, на самом деле акты отвержения того опасного морока, что подползает с закраин ее зрительных долей всякий раз, когда мимо маршируют войска, той влажности внимания и, вероятно, проклятия предков.

Лишь из соображений политической некорректности, Френези поначалу реагировала на теорию Саши со злостью, затем немного погодя сочла, что она просто раздражает, а нынче, когда обе погрузились во второе десятилетие молчания, та хороша была лишь для доброго пошмыгиванья носом. Теперь она развернула телевизор, улеглась на диван, расстегнула рубашку, вжикнула молнией штанов, и уже совсем приготовилась в путь, как вдруг чему выпадает для нее случиться, как не изначальному чуду Маньящиков, в виде отрывистого мужественного стука в сетчатую дверь кухни, и там снаружи на площадке, за сеткой, разбитый на крохотные точки вроде пикселей видеоизображения, только квадратней, эдакий крупный симпатяга федеральный маршал, при полном параде, кепон, служебный.38-й, и кожаная упряжь, с конвертом на доставку. А его напарник, оставшийся внизу у машины в упоздняющемся свете солнца, так и вдвое симпатичней.

Конверт она узнала сразу же. То был чек с содержанием, которого она дожидалась, как запаздывающих месячных, с прошлой недели. В почте его не было вообще, он был в лапе этого матерого правоохранника, обтянутой кожаной перчаткой, коей она подчеркнуто, приближаясь в эти дни к Большому Четыре-О и пока не отступившись, коснулась, беря чек.

Он сдвинул наверх очки от солнца, улыбнулся.

– Вы еще не были в конторе, правда? – Федеральные маршалы США управляли Защитой Свидетелей и обслуживали ее, и в большинстве ее заданий за много лет вставал этот вопрос визита вежливости, будто в родное посольство в каждой новой загранице.

– Мы только что въехали, – поставив на «мы» ударение – поглядеть, что произойдет.

– Ну а мы не видели, эхым, – сверившись с каким-то журналом полевых наблюдений, переплетенным в кожу, – и Блейза.

Одна рука на дверном косяке, он подавался к ней и разговаривал, как мальчишки у нее в средней школе. Она не забыла по пути к двери застегнуть штаны, а вот рубашку – всего на одну-две пуговицы, никакого лифчика, само собой. Выгнула шею глянуть на время у него на загорелом запястье, всего в дюймах от ее лица.