Девчонка и сейчас показывала свой характер.

Она ничего не ела. Вот уже как неделю, что провела в каюте.

Добавьте еще неделю, проведенную в клетке подвала, и станет ясно, что дело полное дерьмо.

Поэтому похудела так сильно, что от нее остались только одни глазища цвета бирюзового неба. А на фоне темных волос кожа выглядела настолько бледной, что пора было отправлять к ней врача.

На моей памяти никто еще так отчаянно не сопротивлялся. Даже мужики.

За всё это время Лиза не проронила ни слезинки.

Зато каждый день технично и упрямо переворачивала вверх дном свою каюту, и это при том, что вся немногочисленная мебель была намертво привинчена к полу, включая даже настольную лампу, которую невозможно было отодрать от стола.

Но девчонка не сдавалась, и я усмехнулся себе под нос, видя, как она яростно пнула кровать, закричав, а потом и вовсе принялась молотить по ней руками и ногами.

Как в ней еще осталась сила, если учесть, что она пила только воду?

Захлопнув крышку ноута и скрывая Лизу от своих вечно голодных до нее глаз, я поднялся из-за стола и неспешно покинул кабинет.

Чтобы спуститься на два-три уровня ниже, миновав кухню и подвал.

И лично услышать ее голос.

Каюты не закрывались на ключ. Замочная скважина была всего лишь иллюзией. Механизм закрытия дверей был куда более надежный и походил на клапан между отсеками подводной лодки, закручиваясь по часовой стрелке.

Отсюда невозможно было выбраться, пока дверь не откроют снаружи.

Но опустив руку на открывающий механизм, я замер, услышав голос Лизы.

Девчонка пела.

Тихо, разбито.

На своем языке, который я не понимал, но ощущал по интонации, что слова этой песни были печальные.

Я слышал, как задорно она могла смеяться.

Как строго отчитывала свою младшую сестру за то, что та в очередной раз стащила ее косметику или личные вещи.

Как сдержанно и вежливо общалась с посетителями конторы своего отца, который занимался подбором недвижимости и был хорош в этом.

Но не то, как она пела.

Поэтому не шелохнулся у двери до тех пор, пока девчонка не стихла, стараясь не думать о том, почему делаю это.

Я открывал дверь так, чтобы она слышала и была готова к тому, что ее одиночество будет самым наглым образом прервано. Даже если временно.

Стоило мне войти, склоняя голову, потому что вход был ниже положенного, и выпрямляясь затем во весь рост, как девчонка тут же насупилась и зыркнула яростным взглядом, едва не ощетинившись, словно мелкая хищница.

Как такую сломать?

Она походила на дикого волчонка, который остался совсем один, никому не верил, а потому кидался на всё, что двигалось.

Впрочем, разве это не было истиной?

Больше с ней не было никого.

Какое-то время я молча рассматривал девушку, отмечая, насколько сильно она осунулась и похудела. В реале, не через призму камеры, это было куда заметнее.

И позволял рассмотреть себя, когда неторопливо сел на край стола, потому что в этой убогой комнатушке не было стула или кресла. Только кровать, стол и тумбочка.

Теперь она смотрела на меня иначе.

Не так, как в первую нашу встречу, где она с порога врезалась в меня и, быстро извинившись, просто пробежала мимо, даже не поднимая толком головы.

Эта комната была пропитана ее ароматом.

Настоящим. Теплым. Особенным. Без намека на парфюм, потому что в ее скромном распоряжении были лишь кусочек мыла и ванная.

И этот аромат будоражил меня.

С ним так и не смог сравниться ни один из мне знакомых.

Потому что я знал его на вкус.

И хотел попробовать снова.

— Твое имя что-то значит?— спросил я лениво, расставляя ногии видя, как от моего жеста девчонка нахмурилась, окинув меня яростным взглядом, даже не пытаясь скрыть своей ненависти.— Е-ли-за-ве-та.