***

Среди ночи – или, может быть, уже под утро? – Вера вдруг резко проснулась и села на постели с громко бьющимся сердцем. "Жар-птица! – звенело у неё в голове. – Моя жар-птица! Где она?"

Изо всех сил воскрешая в памяти подробности событий минувшего дня, девочка сообразила, что в последний раз держала брелок в руках ещё в такси, по дороге в Москву. Когда же машина подъехала к дому, Вера предусмотрительно сунула птичку в карман пальто. Затем, оказавшись в квартире Громовых, она сняла пальто и…

"Старые вещи я отдала дворничихе Насибе. Девчонка у неё примерно твоего возраста. Ей твои вещички как раз впору будут, и пальто, и платье, и шапка..."

Не может этого быть! Вера даже потрясла головой, словно надеясь, что осознание ужасного факта развеется, как морок, и всё вернётся на круги своя – и пальто будет на месте, и жар-птица – в кармашке, и... и... может быть, даже мама вновь окажется живой. Но реальность никуда не отступила, а наоборот – ещё теснее сжала её в своих тисках.

Жар-птица сейчас – у какой-то незнакомой узбекской девчонки! И что теперь делать? Бежать к дворничихе, умолять отдать бесценный заграничный сувенир? Ха, отдаст она, как же... Верочка понимала, что ни один нормальный ребёнок, будучи в здравом уме, не вернёт такое сокровище. Даже не признается в том, что оно у него есть. Жаловаться взрослым? Во-первых, некому, во-вторых, не поймут всего масштаба трагедии, а в-третьих... в-третьих, Вера вообще не привыкла и не любила ябедничать.

Она тихонько заплакала, вытирая слёзы ладошками и стараясь не слишком громко всхлипывать, чтобы не разбудить остальных. Впрочем, кого – остальных? Судя по полной тишине, Вера находилась в гостиной совсем одна. Наверное, бабушка постелила себе в кабинете, а отец с мачехой и сестрой ещё не вернулись из гостей.

Верочка вдруг поняла, как ужасно, как бесконечно она одинока. И Ромка... где-то там, в каких-то нескольких десятках километров от неё... Они с отцом, должно быть, отпраздновали Новый год, как обычно – с ёлочкой, увешанной старинными игрушками... Ну, а что? У них-то в жизни мало что изменилось. Всё идёт своим чередом. Вера как наяву вообразила себе нехитрое коммунальное застолье со шпротами и зимним салатом... Соседка Танька наверняка принесла дяде Сене своего фирменного сала с чесночком... А Ромка... Неужели он не вспоминал её в новогоднюю ночь? Да быть такого не может!

Верочка и подумать не могла, какими заботушками полна голова её друга в ночь с тридцать первого на первое. Ромка сходил с ума от того, что куда-то запропастился его отец. Дядя Сеня вышел из дома – якобы за тем, чтобы купить хлеба, и пропал. Ромка оббежал окрестные дворы, навестил всех известных ему отцовских друзей, но никто понятия не имел, где шляется его папаша. "Очевидно, загулял где-нибудь в честь Нового года с такими же забулдыгами!" – обидно высказалась супруга одного из папиных знакомых, захлопывая дверь перед Ромкиным носом.

Новый год мальчик встретил в компании одесситки Таньки. Та, жалея мальчика, зазвала его к себе в комнату, накормила вдоволь и, пока он ел, сидела напротив, пригорюнившись, подпирая румяную щёку рукой, и вздыхала:

– Сирота ты, сирота... При живом батьке – сиротинушка...

Отец явился уже под утро в невменяемом состоянии – непонятно, как и дошёл, видимо, на автопилоте. Вдвоём с Танькой они кое-как доволокли его до кровати и стащили с ног обувь, после чего дядя Сеня ещё некоторое время бессвязно всхлипывал: "Бедная Нина... Бедная Верочка...", а затем захрапел на всю ивановскую и проспал весь день первого января.