Сперва информацию обработало тело – в животе сжалось холодное, сцепило горло, захотелось вскочить рывком, побежать куда-то, начать судорожно гуглить симптомы, но Тая осталась сидеть, вцепившись взглядом в Груню, а та говорила – глухо и монотонно:

– Я закричала, прибежал Лева, мы вместе уложили Игоря на диван, вот сюда, – она провела рукой рядом с собой. – У Левы был какой-то шприц, он сделал укол, Игорь перестал хрипеть и затих, даже уснул, кажется…

– Когда это было? – спросила Тая и удивилась, каким шершавым стал голос.

– Месяца полтора назад.

– Почему сразу не позвонили мне? Я бы приехала.

– Игорь запретил. Сказал, что сам тебе расскажет.

– Расскажет что?

– У твоего папы ишемическая болезнь, это когда сердечной мышце не хватает питательных веществ…

Тая раздраженно дернула плечом:

– Спасибо, я потом сама погуглю. Врачи что говорят? Это неопасно?

Груня повернула к ней голову. Строгий пробор сбился, седых волос прибавилось.

– Если соблюдать режим, не нервничать, с Лысиным чертовым коньяк не лакать каждый вечер, то да, неопасно.

– А он именно так и не делает, да?

Груня слабо улыбнулась.

– Угадала. Лева за ним ходит как пришитый, еще и звеня ампулами. Пока помогает. Но это не панацея, конечно. Нужно плановое лечение. Госпитализация, в конце концов. А Игорь все приступы на ногах переносит. Между совещаниями своими.

– Так почему вы его до сих пор в больницу не положили?

– Кто мы? – устало спросила Груня. – Его возрастная пассия и мальчик на побегушках? Пока родная дочь слиняла, чтобы семейные проблемы глаза не мозолили.

Тая бы вспылила в ответ, но сил не нашлось. Они помолчали.

– Извини, – наконец проговорила Груня. – Ты не обязана за ним носиться. Это он твой родитель, а не наоборот, – вздохнула, оттолкнулась от дивана и встала. – Не хочет Игорь в больницу, отказывается слушать врачей. Говорит, чем быстрее объявят полномасштабное зимовье, тем быстрее это все перестанет быть проблемой.

Тая пригладила волосы вспотевшими ладонями, привычным движением собрала их в пучок.

– Он с ума сошел, да? Ну, по-настоящему. Мания какая-то. Может, его дееспособности лишить?

Груня посмотрела на нее как на младенца, снявшего подгузник посреди улицы.

– Твоего отца-то? Ведущего идеолога зимовья? Основателя нового национального пути? Ну попробуй, что уж.

– Но ведь это же все объяснит!.. – Тая поискала слова. – Он же просто не понимает, что делает. Вся эта хрень с зимой – она ведь абсурдная. Отец заболел, а вокруг никто не заметил. Они же привыкли, что он умнее всех, а он…

Груня потянулась и смахнула с лица Таи выпавшую из пучка кудряшку.

– А он, даже крышей поехавший, все равно в разы их умней и хитрей.

Тая перехватила ее ладонь. Сжала. Груня потянула ее к себе, помогая подняться. Диван был слишком мягкий и скрипучий, абсолютно не подходящий для комфортной жизни. Как и весь дом. Как и все они. Просто картинка, ничего живого. Таю мутило от голода и мыслей. Даже голова кружилась.

– И мы что, теперь будем просто смотреть, как он умирает?

Груня отступила на шаг.

– Или как убивает все живое вокруг.

Эта фраза повисла между ними, сгустилась, как отравленный дым, – не отмахнуться, но и вдохнуть глубже нет никакой возможности, тело сигнализирует, что нельзя, аларм, спасайся кто может. Тая еще могла. Она обошла Груню по широкой дуге, вернулась к сумке с грязными шмотками, вывалила их на пол в спальне, не разбираясь толком, сгребла что-то чистое с полки и выскочила из квартиры, на ходу влезая в пуховик. Груня ее не окликнула.

Тая шагала от громады дома, в лицо дул морозный ветер с мелкой колючей крошкой, но Тая его не чувствовала, так горели щеки. Она несла в себе литры кипятка, как несут его в черпачке, осторожно и плавно, лишь бы не плеснуть себе на ноги. Несла и думала, что обязательно разрыдается, но чуть попозже, когда окажется одна. И не в этом блядском морозе, на котором ее нутряной кипяток изойдется на пар. А ей нужно, чтобы был поток ослепительно горячий и ревущий. Чтобы смел и зимовье, и отца, и болезнь, и последние слова Груни, и ее изможденный вид. Только бы добраться до комнаты, закрыться и лечь лицом в пол.