– Ты глаза-то разуй, – буркнул он, но беззлобно.

Тая уловила коньячные нотки в его дыхании и мгновенно все придумала.

– Пап, а давай поужинаем вместе. Я жрать хочу ужасно. И по тебе соскучилась.

Папа удивленно икнул и тут же закивал головой, словно испугался, что Тая не поймет с первого кивка и передумает. Дальше вечер складывался так, будто она выпила Феликс Фелицис – зелье удачи из предпоследней части Гарри Поттера, которую Тая переводила вместе с Груней на кухне их прошлой квартиры. А теперь они сидели в гигантской столовой, пугающей своей необжитостью, и ковыряли роскошный ужин, доставленный из соседнего ресторана Левой, который сразу после растворился за порогом квартиры и даже дверь закрыл своим ключом.

– А Груня где? – спросила Тая с деланым равнодушием.

– Обругала меня по телефону и уехала проветриться, – папа налил себе еще стопочку и тут же выпил. – Ты, говорит, совсем про нас не думаешь. А про кого я тогда думаю, а?

«Про себя», – хотела ответить Тая, но не ответила. Макнула ломтик курицы в соус из авокадо и сока лайма, отправила в рот. А папу было уже не остановить, только слушать. Даже направлять не пришлось.

– Я про семью и думаю. Про тебя, дочка, думаю. Про Груню, – потер ладонью лицо, усы взлохматились и стали похожи на две линялые щетки для обуви. – Я один раз уже ошибку-то допустил, понимаешь?

Тая сжалась, царапнула вилкой по краю тарелки, папа, впрочем, был далеко. Он вспоминал:

– Мне потом сказали, что зараза эта… Она бы маму твою не убила. Не смогла бы так быстро, понимаешь?

Она ничего не понимала, но кивнула. Наколола креветку на зубчики и вжала посильней.

– Просто мы не приспособлены к жаре их проклятой.

Тая подняла глаза на папу. Он смотрел на нее абсолютно пьяными злыми глазами человека, нашедшего причину всех своих бед.

– Наше тело не для жары. Нет у нас жары, не было никогда. А ты посмотри, как они жару эту свою проповедают! Первый день весны как национальный праздник. Лето – это маленькая жизнь. Тьфу, – он сплюнул в салфетку. – А как же «зима, крестьянин, торжествуя»?..

«Пап, че это за херня?» – почти спросила Тая, но вместо вопроса отправила в рот раздавленную креветку, на вкус та была картонная.

– В общем, я сразу понял, что дело было не в инфекции даже. В жаре дело было. – Речь у папы стала неразборчивая. – Так быстро ее скрутило. Сгорела она просто у нас, дочка. Сгорела в пекле их проклятом. Дома-то не случилось бы ничего. А мы поперлись. В жару их поперлись…

Считать стопки Тая уже перестала. Но еще парочка, и разговор бы перешел в плоскость нечленораздельного. Пришлось модерировать.

– То есть ты из-за мамы хочешь тут все заморозить? – спросила она, пугаясь глупости формулировки. – Чем ты ей поможешь? Столько лет уже прошло…

– Не ей, глупая. – У папы слезились глаза, и он вытирал их выпачканной в томатном соусе ладонью. – Нам. Я помогаю нам. Мы же в холоде теперь будем. – Наклонился к ней через стол, прошептал, округляя рот: – Мы же теперь никогда не умрем.

Нужно со скрипом отъехать на ножках стула, схватить стакан с водой и выплеснуть ему в лицо. Но это было папино лицо. Очень пьяного, безумно уставшего и просто обезумевшего, но папы. Тая осталась сидеть, только поморщилась. Папа заметил. Отстранился, нашарил тот самый стакан, глотнул воды, закусил лимончиком.

– Не веришь, да?

Сил хватило, чтобы неопределенно пожать плечами.

– Ну, не верь, – и пьяно хохотнул. – Весны этой вашей осталось года на два. А дальше – все. «Стратегическое направление на тотальное и благополучное зи-мовь-е», – последнее слово он произнес по слогам, смакуя каждый. – Это я термин придумал. Лысин – шут гороховый, нос воротит, но ничего, я их всех через колено перекину… Никому сдохнуть не хочется. А я им на тарелочке, да с каемочкой. Исторический, мать его, путь показал. Ничего, они все еще по снегу ко мне. По снегу!..