Но она не налажала. За четыре часа полета Тая успела и возненавидеть предателей, и поверить в освобождение от гнусных опекунов, и даже спасти одного отдельно взятого гиппогрифа. И все это без фальшивых нот. Когда самолет приземлился, а папа крякнул и проснулся, Тая протянула Груне читалку.

– Хочу так же, – сказала она, строго смотря прямо в ее водянистые, немного рыбьи глаза.

– Да бери мою, я еще закажу, – отмахнулась Груня, вытаскивая из переднего кармана сиденья документы, которые вычитывала в полете. – С ней, правда, так сильно не устаешь…

– Нет, – оборвала ее Тая. – Тоже хочу научиться переводить.

– Хорошо, – пожала плечами Груня. – Я преподаю языки для подростков, могу и тебе тоже.

Официально мачехой она стала через полтора года, но для Таи все случилось именно в том самолете. Они договорились об уроках языка, но на деле совсем о другом – не нападать, не пытаться занять больше места, чем есть, не сдвигать границы, не конкурировать за папу, не пытаться быть друг для друга теми, кем они не являются. Тая запомнила, как они спускались по трапу: сонный и помятый папа, чуть поплывшая от полета и чтения Тая и Груня – собранная и строгая, только ветер трепал ее волосы с проседью, внося хоть какую-то суетливость в образ.

– Тасенька, ну вот такая жизнь, – мялся папа, не зная, как сообщить, что Аграфена Станиславовна теперь будет жить с ними. – Даже и слов не подобрать.

А Тая только что сдала той самой Аграфене Станиславовне два теста, а теперь торчала аудирование, которое провалила на прошлой неделе.

– Па, забей, Груня хорошая, все в порядке, – отмахнулась Тая, рассчитывая ускользнуть из дома до начала душеспасительного разговора. – Мне она нравится, тебе она нравится. Странно, но ты ей вроде бы тоже.

Папа хохотнул, повеселел, но тяжелой ладони с плеча Таи не убрал.

– Мама твоя замечательная женщина была, но процессов сейчашних она бы не разделила, конечно, – сказал он, и Тая окаменела под его рукой. – А Груня знает, куда я мечу. Знает хорошо, может, и лучше меня знает. Может, и хорошо, что все так сложилось.

Тая подняла на него глаза:

– Хорошо, что мама умерла?

Папа тут же замялся, зачастил:

– Нет, конечно. Я не то хотел… Все же, Тасечка, делается к лучшему. Ну, в глобальном смысле. Вот мама твоя жизнь эту мою не поняла бы, не одобрила. А мне надо, чтобы семья моя примером стала. Чтобы все видели, какая дочь у меня, какая жена. Вы же за спиной у меня стоите, Тасечка. Я в вас уверен должен быть. В нас уверен…

Тая дождалась, пока он закончит мысль, осторожно вынула себя из-под тяжести. Ушла к себе, накинула куртку поверх домашней футболки, схватила сумку и вышла из дома незамеченной – удовлетворенный беседой папа скрылся в кабинете. Тогда Тая первый раз вусмерть напилась с малоприятной компанией из заброшки через два квартала от квартиры, где они жили. Домой ее привели те же пацаны, что и разливали в пластиковые стаканчики бухло, купленное на деньги, которые Тая им выдала в качестве знакомства. Потом ее долго и мучительно рвало в туалете, а папа носился из ванной в кухню и не знал, что делать.

– Воды ты ей принеси и отстань, – не выдержала наконец Груня. – А лучше в кабинете закройся.

– Да как же? – спросил он так жалобно, что Таю снова начало рвать.

– Вот так. Никто не умирает.

Тая хотела оторваться от унитаза и поправить Груню. Сказать, мол, что не умирает, а умерла уже. Мама. И папа этому, оказывается, рад. Место освободилось для более подходящей кандидатуры. Злость была даже более жгучей, чем пьяная рвота. Но рот наполняли они вместе. Ничего не скажешь толком, а жаль.