Мы гордимся Огастесом Ворром. От лысеющей головы до массивных стоп он был снобом и мечтал о том, как будет писать письма на бумаге с короной, а позже между делом упоминать о всяких там графах. Сейчас он чувствовал себя как пери, изгнанная из рая.

Однако его золотое сердце вынесло удар. Пробормотав: «Ну и ну..» – он взял себя в руки. Никакое занятие не укрепляет дух так, как кража со взломом. Посудите сами, трудишься полночи над сейфом, чтобы обнаружить только затхлый запах да дохлого паука, – и принимаешь это, зная, что земная жизнь полна разочарований.

Но при всей своей мудрости Огастес проекта не одобрил.

– Помяните мое слово, – сказал он, – толку не будет.

– Почему?

– А потому, дорогуша, что вранье к добру не приведет. Запутаетесь, как миленькие. Помню я такой стишок: «Ты попадешь в густой туман, когда решишься на обман» [11]. На память читал, дядя Фред даже давал мне леденцов, чтобы я, это, остановился. Ему, понимаете, мешало обед переваривать. Сядет к столу, а кулечек наготове. Ладно, если вы не надрались, что ж у вас вид, простите, поганый?

– Какой-какой?

– Ну, эдакий. Наподобие тухлой рыбы, – отвечал честный слуга.

При обычных обстоятельствах Стэнвуд остерегся бы доверять заветнейшие тайны тому, кого считал несколько фамильярным. «Ему только дай палец, – подумал бы он, – совсем распустится». Но глубокая скорбь настигла его, морозы и смерчи крушили сад его мечтаний, а в такие минуты изольешь душу любому.

– Если хотите знать, – сказал он, – у меня разбито сердце.

Огастес удивился и выказал интерес.

– Вон как! – заметил он. – А я-то думал, когда ваша девица приехала, вы будете петь, будто птичка. Что, отставку дала? Они всегда так, эти, прямо скажу, любимицы публики. Избаловали, одно слово. Им бы заехать в глаз, сразу бы стали как шелковые. Другого нашла, что ли? Так я и знал.

Стэнвуд тихо взвыл. Тон, да и смысл этой речи ему не нравился, но потребность в наперснике снова оказалась сильнее.

– Не в том дело, – сказал он. – Сейчас я у нее был…

– И зря, дорогуша, зря. Девицы всегда злятся с перепоя.

– Она не злилась.

– Вот она, корысть! Держитесь подальше, дорогуша.

– Какая корысть, чтоб вас черти драли!

– Однако, выраженьица…

– Она говорит, что брак не продержится, если жена богаче мужа.

Огастес присел на тахту, сдвинув ноги хозяина, и сложил кончики пальцев.

– Это верно, – согласился он. – Тут ничего не попишешь. Ну и ну, актерка-то – не дура. Последнее дело за всяким грошом идти к жене. Помню, мой дядя Реджинадд…

– К собачьей матери!

– Да, выраженьица… – обиженный Огастес встал. – Собирался про него рассказать, а теперь не буду. А девица – она права. Я думал, вы и сами знаете. Нехорошо от жены зависеть. Надо себя уважать.

– Уважать, трам-та-ра-рам!

– Выраженьица. Вы что, вечного огня не боитесь? Ну, ладно. Что делать-то будем?

– Не знаю.

– И я не знаю. Раз уж такое дело, я лично бы выпил. Пойду, намешаю бренди с содовой.

– Побольше бренди, если можно!

– Не беспокойтесь, дорогуша. Мне не жалко.

Огастес вернулся не сразу, его задержал звонок в передней. Когда же он пришел, он увидел, что хозяин сидит и курит.

– Я вот что сделаю, – сказал Стэнвуд, благодарно принимая бренди. – Поговорю с ней начистоту.

Огастес покачал головой.

– Нет, дорогуша, – сказал он, – ничего у вас не выйдет. Тут надо молить, просить, распинаться.

– А что? Я так и сделаю.

– Это навряд ли. Сами посудите, она – тут, а вы – в замке. Мистер Кардинел был в таком же, как говорится, положении, только его девица сидела в замке, а он – тут.

Несмотря на животворящий напиток, Стэнвуду не хотелось слушать всякую чушь. Преданный служитель явно рехнулся.