– Напиваться незачем. Вино тебе бросается в голову.

– Мне? Ну, знаешь ли! Хорошо, предположим, – а ему? Ты хочешь, чтобы он считал нас скупыми? Не понимаю! – Он снова задрожал от жалости к себе. – Гонишь меня в Лондон, отрываешь от дел ради какого-то юнца, чей отец – редкий зануда, и даешь истинные гроши.

– Ну, ладно-ладно.

– Значит, приносят нам кофе, а я и говорю: «Нет, мой друг, ликеры нам не по карману. Сосите зубочистку». Я сгорю от стыда.

– Ладно, бери пять фунтов.

– А не десять?

– Нет. Пять.

– Ну, что ж… Приносят нам бутылку, а я и скажи: «Пейте помедленнее, Кобболд, больше не дадут». Может, отвалишь семь фунтов десять шиллингов? Для ровного счета, а? Нет-нет, я просто спросил, – добавил граф, обращаясь к захлопнувшейся двери.

Какое-то время он смотрел на ров, правда – помягче. В сущности, думал он, и на этом спасибо. Валтасарова пира [9] не закатишь, а все-таки – кое-что. Многие графы при виде пяти фунтов верещали бы от радости. Но если бы какой-нибудь ангел принес еще пятерку, можно было бы лучше выразить себя.

Дверь отворилась так тихо, что лорд заметил зятя, когда тот подошел к нему вплотную. Дезборо напоминал нервного члена банды, впервые посетившего собрание.

– Ш-ш-ш! – прошептал он, оглядываясь. Дверь была закрыта надежно. Однако он продолжал хриплым шепотом заговорщика:

– Две сотни я вам дать не могу, но…

Что-то с хрустом скользнуло в руку графа. Удивленно встряхнувшись, он увидел, что зять пятится к выходу, умоляюще глядя сквозь пенсне, и без труда опознал семейный лозунг: «Ни слова Аделе!»

Благодетель ушел, Терри вернулась и отдала должное рассказу о манне небесной.

– Десять фунтов, ты подумай! Пришел и дал десять фунтов! Герой, ничего не скажешь. Люди получали орден за такие подвиги. Значит, всего у меня пятнадцать, не считая двух фунтов с лишним.

– Вот это – день рождения!

– То ли еще будет! Закачу такой пир, что его воспоют в песнях и сагах.

– Очень рада за Стэнвуда.

– А? – граф фыркнул. – Какой Стэнвуд? Для нас с тобой, душенька. При чем тут Стэнвуд? Его отец подбивает дружков будить меня чуть не ночью. «С днем рожде-е-енья», видите ли!

Тем временем леди Адела вызвала звонком дворецкого.

– Спинк, – сказала она, когда он вальяжно вошел в гостиную.

– Да, миледи?

– К нам приезжает мистер Кобболд. Приготовьте голубую комнату.

– Приготовлю, миледи, – холодный взор смягчился. – Разрешите спросить, это не мистер Эллери Кобболд из Америки?

– Его сын. Вы их знаете?

– Проживая в Штатах, миледи, я у них служил.

– И видели мистера Стэнвуда?

– Конечно, миледи. Очень приятный джентльмен. Леди Адела обрадовалась. Приглашая этого гостя, она полагала, что он ест ветчину с ножа, и свидетельство надежных людей ее утешило.

Мы рады сообщить, что турецкая баня принесла немалую пользу, окупив свою цену. Стэнвуда мяли, томили, выпаривали, его терли и скребли, его окатывали ледяной водой, чтобы выпустить в мир крепким и свежим как огурчик. В начале второго он почти вбежал в отель и выбрал меньший из двух баров, не потому, что больший был хуже (это не так), а потому, что именно в меньшем он назначил встречу с Майком.

Тот еще не пришел. Кроме ангела за стойкой, в баре находился только коренастый человек лет пятидесяти, похожий на дворецкого. Опытным взором Стэнвуд определил, что он пьет особый коктейль, изготовляемый упомянутым ангелом, которого звали Алоизий Сент-Ксавьер Макгаффи. Если опытный взор не ошибся, что бывало, симпатичный посетитель пил не первый бокал.

Взор был прав. Завтрак из завтраков, истинный пир, достойный песен, требует подготовки. С той минуты, как леди Адела взмахнула волшебной палочкой, отец ее думал о том, как он все устроит. Прибыв в Лондон, он сразу выделил Терри три фунта на новую шляпу, договорившись, что она придет к половине второго в вестибюль отеля. Потом он заглянул в клуб, где выпил шампанского и виски с содовой, приуготовляя себя к напитку Алоизия Макгаффи.