Он не ошибся. Под корнями большой сосны свою нору устроили барсуки; чуткого и хитрого зверя можно было б стеречь до бесконечноти, и потому он, слегка закряхтев, протиснулся в узкий и темный лаз головой вперед, вытянув перед собой ставшие какими-то необычайно длинными (правда, и костлявыми тоже) руки.

Он прополз вперед, он настиг в панике бросившихся спасать свое потомство барсуков в каком-то тесном отнорке, он рвал и душил их своими пальцами, ставшими отчего-то очень длинными и сильными, и каждый заканчивался изогнутым, подобно кинтскому кинжалу, когтем.

А потом он ел, наслаждаясь каждым кусочком свежего, теплого мяса. Барсучата оказались настоящим деликатесом, ко взрослым зверям он не притронулся.

Оставив позади разоренную нору, он побрел дальше.

Сознание прояснилось. Он внезапно увидел себя со стороны, и закричал. Закричал от нестерпимого ужаса, взмахнул посохом, отчаянно пытаясь отыскать приводные нити опутавшего его заклинания, стремительно превращавшего его – во что? Или в кого? Мысли мутились и путались, он уже не мог вспомнить многие слова – но сознание непереносимого, кошмарного страха не уходило, он понимл, что превращается в зверя, что его человеческое “я” стремительно гаснет, память распадается – он все равно что умирает.

Страх заставил его вопить и кататься по земле, страх заставил его творить самые сильные из только известных ему заклятий – неизменно безрезультатно.

То ли это было предсмертное проклятие поури, то ли что-то еще – он уже так и не узнал. Он попытался в отчаяннии броситься на собственный меч – стоял, стоял над смотрящим вверх острием, но так и не решился. Глухо взвыл и побрел прочь, так и оставив меч торчать в расщепе.

Кажется, это было последнее, что он помнил.

Руки отчего-то свисали почти до земли. Плечи неожиданно сгорбились и налились силой, на ногах быстро отрастала густая шерсть. Зачем на нем эти странные шкуры? Они только мешают в лесу.

Он сбросил их без колебаний

Оставалась еще какая-то палка, зачем – он не понимал. Помнил только, что она важна, очень-очень важна, и ее нельзя бросать ни в коем случае, в отличие от всех других штук, с которыми он расстался без колебаний.

Теплая шкура отлично защищала его и от жары, и от холода. Hаплыли тучи, с небес полилась вода – он забыл, как это называется, но это было совершенно неважно. Он с легкостью мог добывать себе пищу, ни один зверь в его лесу не мог избегнуть его когтей. Он бегал быстрее всех, играючи настигал зайцев и косуль, волки в ужасе поджимали хвосты и ползли к нему на брюхе, признавая в нем неоспоримого вожака.

Кем он был раньше, он забыл. Могучее тело постоянно требовало пищу и охота занимала почти все его время. Если он не охотился, то спал в своем логове, устроенном в глубоком овраге, который он перекрыл вывороченными деревьями. Разумеется, никто не осмеливался приближаться к его жилищу.

Однако непонятную палку он так и не бросил. И не расставался с ней ни на миг. Hа это соображения у него хватило.

Сколько дней прошло, он не знал. Стало чуть холоднее, в лесу появилось много багряной листвы – он с трудом вспомнил слово “осень”. Ему попалась новая добыча – неведомый двуногий зверь в странной двойной шкуре, с длинной изгнутой палкой, на которую была натянута тонкая жила. Он пускал жалящие тонкие ветки. Он успел пустить три, прежде чем тот, что был магом, добрался до него и оторвал голову. Раны оказались болезненными, но тут-то ему и пригодилась та самя палка. Смутное наитие заставило его провести ее концом по кровоточащим дырками в шкуре – и они тотчас затянулись.