И Тьен чуть отпустил её, лихорадочно целуя шею, шаря ладонями по телу и сдавливая грудь рукой, и зашептал, стягивая с плеча рубашку:

— Ты такая сладкая… такая сладкая…

И от его грубых ласк на Эрику нахлынула такая паника, что она вся покрылась гусиной кожей. Изо всех сил упёрлась руками ему в плечи и хрипло прошептала:

— Нет! Нет! Стой! Пусти меня! Пусти!

Он отстранился, но не выпустил её из рук, и спросил с каким-то удивлённым раздражением:

— Ну что ты? Разве тебе больно? Не будь такой недотрогой, это всего лишь поцелуй.

— Не надо, не сейчас, — пробормотала она, уворачиваясь.

— Почему? Завтра мы станем мужем и женой. Немного ласки сегодня, думаю, не помешает нам обоим. Иди сюда, — он подхватил её и усадил к себе на колени, — не бойся, эта ночь не будет брачной. Я чту клятвы, и женой ты мне станешь только завтра. Я просто хотел приласкать тебя, чтобы ты немного привыкла, чтобы твой Дар начал просыпаться. А когда мы попадем на север, — он зарылся лицом в её волосы и горячо прошептал на ухо, — у нас будет много жарких ночей. Я разбужу в тебе настоящий огонь.

Эрика чувствовала его хриплое дыхание и возбуждение, и его большие руки держали её так крепко, что в этот момент она от испуга едва не расплакалась.

— Отпусти меня, пожалуйста, — пробормотала она, вцепившись в рукав его куртки. — Мне… мне нужно время… чтобы привыкнуть…

И, видимо, что-то было в её голосе такое, что Тьен руки разжал, она соскользнула с его колен и отступила в сторону.

— Ладно-ладно, не буду. Время, так время, — он встал, подтянул ремень, выдохнул как-то разочарованно и пошёл к костру.

Эрика поспешно ушла в комнату и хотела запереть дверь на засов, но, увы, в ней не оказалось никакого замка, и тогда она просто приставила, подперев ручку. Стул, конечно, не помеха такому человеку, как Тьен, но она хотя бы услышит, если он войдёт.

Она легла на кровать, не раздеваясь, чувствуя, как её потряхивает от пережитого страха, и от нового страха, который закрался в душу — как она сможет полюбить Тьена, если ничто в её душе не откликается на его прикосновения и поцелуи? Хуже того — они её просто пугают и кажутся неприятными. Но самое худшее, что сейчас ей вспомнился совсем другой поцелуй, со вкусом верескового мёда и кровью на руках. Поцелуй, от которого всё внутри горело, скручиваясь в огненную спираль. И не знай она этого ощущения, может, и не так страшно ей было бы сейчас. Но она знала, что может быть по-другому…

Она так отчётливо вспомнила тот поцелуй, что в это мгновенье возненавидела Викфорда за это ещё сильнее. Ударила бы его, убила бы, лишь бы изгнать из мыслей те ощущения, лишь бы забыть их!

Она рывком села на кровати и закатала рукав, чувствуя, как жжёт руку. Посмотрела на то место, где сквозь кожу проступали очертания бутона. Сейчас они стали намного ярче, а ещё бутон изменился, стал больше, рыхлее, словно медленно превращался в цветок.

***

Всей правды командору гарнизона Викфорд говорить не стал. Сказал лишь что нужно поймать беглеца, а уж что это за беглец… Всего лишь шпион, который знает то, что хочет знать и король. Командор поскрёб бороду и послал за человеком.

— Это Моркант, — махнул командор на крепкого мужчину с перекошенным лицом. — Ты не смотри, что рожа у него такая. Проклятые балериты ему полщеки стрелой отхватили, но лучшего охотника за головами тебе не сыскать отсюда до самого Кальвиля. У него есть надёжные люди, и они за золото пойдут, куда скажешь, хоть саму мёртвую Мару из болота выманивать.

Викфорд посмотрел на Морканта и подумал, что всяких он наёмников повидал и мог уже по лицу читать, что кем движет, и эта перекошенная рожа ему сразу не понравилась. Сомнений в том, что Моркант своё дело знает, у Викфорда как раз не было. Сомнения были в том, что дело это он знает, пожалуй, слишком хорошо. Что выслеживать и убивать балеритов доставляет ему особенное удовольствие, и не золото в этом главное. Как бы с этим не возникло проблем. Звериное чутьё Викфорда недовольно рыкнуло где-то в глубине души, советуя отправить этого Морканта лесом, но, увы, положение было безвыходным.