Я уже с трудом верил в свою последнюю поездку к ней и в то, что с нами случилось.

Но теперь в каждой женщине я буду искать ее, – ту, с которой мы лазили по деревьям за абрикосами, учились курить за деревенской мазанкой самокрутки из домашнего табака, кидались в полях кочанами кукурузы, искали под камнями змей, неслись на великах, шарили голыми руками в камышах уснувших раков, топили другу друга в речке, учились целоваться и орать песню из «Бременских музыкантов». И она была в джинсах, как Принцесса, а у меня такого прикида еще не было, да я и не был похож на Трубадура.

…В делах как-то все пошло наперекосяк. Кандидатскую забросил. С работы поперли, – конечно, без объяснения причин. Ипотеку вернуть не смог, пришлось отдать дом деда, что был в ипотеке. Подрабатывал, где придется. Даже пару недель продержался на кладбище разнорабочим.

Потом не стало мамы. Тоже онкология.

Она просила похоронить ее на кладбище в Подмосковье. Сходи в храм, к ее Святой Людмиле. Теперь Великомученица подсказала мне порыться в бумагах. У мамы остались такие компактные блокнотики. Телефоны и адреса, цитаты, рецепты заваривания трав, молитвы, а еще записи по поводу и без повода, и некоторые на редкость странные. Вот запись, что она Зою не понимает, Зоя потратилась на одежду, Зоя гадает, Зоя ходит к какой-то бабке, Зоя называет себя невестой, Зоя выбрала дурацкий парик, Зоя колдовала на месячных… Зоя, Зоя, Зоя…

Но вот в застывших пятнах от слез нервным почерком было записано, что Зоя выкупила на Гусинобродском кладбище в Новосибирске место для себя и жениха. Дальше шли зачеркнутые слова, многоточия. Мама не могла и не хотела указать имя того, кому предназначалось место рядом с Зоей. Но я уже знал кому. Найти объяснения такому поступку сестры мама не смогла. Но я уже все понимал.

В старых фотографиях нашел карточку, похожую на ту, что видел у Зои. Зоя рядом с незнакомым мне мужчиной. Такую же фотку я видел у Зои, где на месте мужчины нахожусь я. А ведь я взрослым с ней не фотографировался. Выходило, она сделала фотошоп, и я оказался на фото рядом с ней, вместо другого человека.

Еще вспоминаю, как спрашивал тогда маму о фотографии прабабки, – якобы Зоя похожа была на нее как две капли воды. И прабабка ее зазывала к себе перед смертью. И у взрослых хватило ума подвезти маленькую Зою к умирающей бабке. Мать тогда резко меня отшила: все прабабкины фотки сожжены, дом ее спалили, да и спрашивать незачем, сам должен понимать, кем была прабабка. Насколько мне было известно, в деревне считали ее ведьмой.

И вот минувшей ночью он вернулся, тот сон, что приснился перед поездкой к тетке, где я занимаюсь любовью с незнакомой женщиной. Причем ночь оказалась, как и тогда со вторника на среду, жаль, числа не запомнил.

Проснулся в поту. Выпил стакан воды, перевернул подушку, встряхнул одеяло и снова уснул.

Во сне иду по снегу, ног не чую, – они, как ватные. Иду, за мной идут люди, быстро, и я слышу их тяжелое дыхание, отмечаю их искривленные тени на снегу.

Одежда повисла, – болтается изорванными кусками, иду – будто чучело с огорода. Стоит телега без колес, разбросаны камни, пучки волос, все покрыто истлевшими листьями, на лице, на теле коросты. Но надо идти, идти и не оглядываться, даже если тупик, а передо мной и впрямь тупик, как в одном карельском походе. Куда теперь? В низкую деревянную лачугу, темным пятном вывалившуюся из-под тяжелых лап елей.

Тишина гробовая. Изба наполовину влезла в землю. Бревна серые, как пепел. Доски на крыше позеленели от мха. Черные окна без стекол. Серые занавески дергаются от сквозняка. Ветхие ставни. Крыльцо, дождями вычищенное до блеска. И паутина на косяках.