А для того, чтобы приказ этот прозвучал, мне всего-то и нужно неудобные вопросы задавать.

Страшно, конечно, но домой вернуться уж больно хотелось, а за-ради исполнения заветного желания можно было страх свой и победить.

— Василиска, не дури, — предупредил Горыныч, с недовольством встретив мое плохо скрываемое азартное воодушевление.

— Не буду дурить, — пообещала я.

Вот так сразу на рожон лезть было бы глупо, существовала вполне реальная опасность, что разгневанный Кощей меня не в дом родной отправит, а в темницу. Потому к осуществлению плана по спасению себя родимой подходить следовало с осторожностью. И я это понимала.

Как понимала и то, что у Змеев ко мне свой интерес, никак не связанный с обелением нечисти в людских глазах. Я нужна им не там, у батюшки, со всеми этими бумажками, где жизнь нечисти записана, а здесь, подле Кощея… зачем-то.

— Василиса, что ты задумала? — Тугарин отчего-то тоже считал, что я собираюсь глупости творить. Но у меня ж на уме совсем даже не глупости были, а вполне жизнеспособный план по возвращению домой. Неизвестно, сколько еще меня тут продержат, прикрываясь переписью историй нечисти — почитай, царство у Кощея большое, земли много, и нелюдей, на этой земле обитающих, не счесть.

И я точно знала, что никто их не считал никогда. Кощей-то, в отличие от нашего царя, подушный налог не вводил.

— Зачем вы придумали все это? С правдой для людей, со всеми этими историями нечисти? Для чего? Вот ни в жизнь не поверю, что у вас нужда есть мнение человеческое о себе менять. У Водяного, может, причина и существует, чтобы перед людьми в лучшем свете предстать, но это только у него. У других в этом надобности нет.

— Если ж нет, то откуда перед дверью твоей каждый день очередь появляется? — спросил Горыныч. Смутить меня хотел, не иначе, вот только ответ для него у меня был:

— Потому что человек я. Любопытство их к моей двери ведет, а там уж все от нечисти зависит. Кто поразговорчивей, тот мне всю свою жизнь и опишет, а ежели тихий, то мы обычно просто чай пьем. В тишине. Бежану такие моменты очень… огорчают, — с трудом удалось подобрать слово, чтобы описать все те тихие вздохи во время чаепития и монотонный, унылый и глубоко неодобрительный бубнеж — после. И чай свой она никогда не выпивает. — Давайте вы просто объясните, чего от меня хотите, а я сделаю? Честно попытаюсь все исполнить, давайте? А потом просто домой отпустите.

— Не сделаешь, — вздохнул Горыныч.

— Испугаешься и глупостей натворишь, — поддержал Тугарин. — Потому делай, что тебе велено, и пусть все идет своим чередом.

— После твоих-то слов, Тугарин, она, конечно, согласится, — фыркнул Мыш. Он легко избежал сокрушительного щелбана, проворно спрыгнул со стола на скамью подле меня, а потом уже и на пол. — Пойду я, пожалуй, раз вы решили на сегодня заботу об этой бестолочи на себя взять. Не скучайте.

— То есть я правильно понимаю? Меня впереди ждет что-то страшное, но вы мне говорить об этом ничего не хотите? И готовить меня к этому страшному не собираетесь? И вообще считаете, что я должна сидеть спокойно, в надежде, что все как-нибудь само рассосется, верно?

— Нет, — неожиданно ответил Горыныч. — Это ж если вы с Кощеем будете оба сидеть и надеяться, так ничего и не разрешится.

— А поподробнее? — подалась вперед я. О том, что ко всему этому еще и Кощей причастен, догадаться было несложно, ничего нового для меня Змей не открыл, но была надежда, что он сейчас еще хоть что-нибудь лишнее сболтнет. Мне на радость.

— Ты ж хотела слушать про то, как Вой Горыныча от Добрыни спасал, — напомнил Тугарин, спугнув момент истины.