Так мог бы выглядеть Бориска лет в тридцать.

- Краснова! – услышала я далекий визг Светланы Емельяновны, и зеленые холмы содрогнулись, словно вода, по которой пробежала рябь.

Меня швырнуло с неимоверной высоты, сердце на мгновение зашлось от страха и стремительного полета, а потом я оказалась на своем месте, за столом первого ряда, в аудитории. Козлов бегал от окна к окну, поднимая шторы, а Сметанин включил свет.

Щукина смотрела на меня, приоткрыв рот, и ее глаза за стеклами очков казались огромными.

- Краснова, - произнесла она дрожащим голосом. – Вы что творите?! Я говорила об исправление ошибок прошлого в своих в своих воспоминаниях, об умиротворении и примирении. А вы материализовали иллюзию!

- Понятия не имею, как так получилось, - ответила я и замолчала, потому что увидела разбитое окно аудитории.

Точно так же, как в моем воображении, по полу валялись осколки, а штора на окне была сорвана.

Мамочки… И что же из моей иллюзии видела Щукина? А если видела всё?..  Ладно этот старинный автомобиль, а если видела, как я валялась в постели с ректором?!.

- Я думала, вы уже оставили свои шуточки, - продолжала Светлана Емельяновна, и было похоже, что она вот-вот расплачется, - но вы опять за свое!..

- Ничего я не делала! – возмутилась я, безудержно краснея.

- Ничего не делали?! – взвизгнула Щука на децибелах, так что уши заложило.

Я оглянулась и обнаружила, что все студенты смотрят на меня. И конечно же, никто их них мне не верил, я видела это по взглядам – недоуменным, немного испуганным, осуждающим. А я краснела всё сильнее, и ничего не могла с собой поделать.

- Вы что вообразили? – отчитывала меня Щукина. – Торнадо? Или последний день Помпеи?

- Почему вы решили, что это – моя вина? – грубо ответила я, решив защищаться до последнего.

- Потому что я ещё не выжила из ума и не ослепла! – Щукина затрясла головой и тоже начала краснеть - но не от стыда, а от праведного гнева. – Вы вообразили гепарда, и он от вас, моя дорогая – да-да! именно от вас! – скакнул в окно!

Студенты взволнованно зашептались, а я перевела дух – возможно, Щука не увидела, кто был этим гепардом.

- Может, это Анчуткин, Светлана Емельяновна? – предположил Царёв, и Щукина заметно смешалась.

Все мы посмотрели на Анчуткина. Он сидел сгорбившись, вцепившись в столешницу, и был бледный до зелени.

- Боря? – позвала я и толкнула его в плечо.

- Отстаньте от меня! – крикнул он и упал головой на стол, уткнувшись лицом в ладони.

 Такого от примерного ботаника не ожидал никто, и Щукина совсем растерялась.

- Обо всем будет доложено ректору, - пригрозила она нам. – Он сразу поймет, кто это сделал, и тогда…

Дверь аудитории распахнулась, стукнувшись о стену, и появился тот, кому собиралась жаловаться Щука – ректор собственной персоной.

Кош Невмертич был бледный – почище Анчуткина. Он обвел взглядом студентов, увидел меня и дернул головой, будто шею у него свело судорогой.

- Краснова, - произнес он сквозь зубы. – На выход. С вещами.

Я медленно поднялась, забирая сумку и забыв на столе тетради, и мелкими шагами пошла к ректору. Признаться, я струхнула не на шутку, потому что на левой щеке Коша Невмертича красовались две свежие царапины, а к лацканам дорогого пиджака прилип стеклянный осколочек, зловеще блеснувший, когда на него попал солнечный луч.

- Прошу, - ректор жестом предложил мне пройти вперед, и я вышла из аудитории, лихорадочно придумывая оправдания. Хотя… какие оправдания? А что случилось-то?!

В коридоре меня ждала Ягушевская, и вид у нее был чрезвычайно серьезный.