…Когда через десять минут в дверь заглянул Лева, я все еще растерянно стояла посреди комнаты.

Лева поболтал в воздухе связкой ключей, прежде чем протянуть ее мне.

– Последний благородный жест! – провозгласил он. – После операции месячишко поживи в моей квартире… Пока повязки снимут и можно будет безболезненно выходить на улицу. Больше не могу, извини. Квартира продается, в июле родственники приезжают из Овидиополя, чтобы ее с рук сбыть. Я со старухой договорюсь, с первого этажа, Софья Николаевна зовут. Присмотрит за тобой, продукты будет носить.

Я молчала, и Лева забеспокоился.

– Старуха кремень, бывшая троцкистка и правая оппортунистка, не подкачает. Скажу, что ты моя родственница, она их уйму перевидала… За продукты придется платить, но у тебя деньги есть, надеюсь. Влад тебя отвезет в город. Ну, вроде все сказал. Удачи тебе.

– И тебе.

…А потом была операция.

Влад пришел за мной, тихой и чисто вымытой, когда я смотрела в щелочку окна, приподняв жалюзи. За окном была летняя ленивая жизнь, девочка из соседнего дома каталась на велосипеде по аккуратно выложенным каменным дорожкам участка. Бил крошечный фонтанчик, чисто вымытые обкатанные камни у его основания блестели, ни разу не виданные мною цветы складывались в причудливый геометрический узор – должно быть, владелец соседнего дома, преуспевающий отец девочки на велосипеде, на совесть проштудировал фотоальбом «Ландшафты Японии»…

– Ну что, идем на заклание? – весело спросил Влад.

– Да. Я готова. Через пять минут.

– Хорошо, пять минут, не больше. Жду тебя в операционной.

Влад ушел.

Я еще раз бросила взгляд на фонтанчик и камни, а потом вернулась в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало.

Последний раз.

Мне вдруг стало жаль моего лица, ведь я расставалась с ним навсегда и не знала, буду ли счастливее с новым… Я провела кончиками пальцев по губам – их целовали и Иван, и Нимотси, но теперь их нет в живых. Веньки тоже нет в живых, а ей нравились мои глаза – нравились настолько, что она решила сделать себе такие же. Всего лишь уловка, чтобы обмануть данную тебе судьбу.

Но разве ты не делаешь то же самое?

Я вдруг почувствовала, что вся прошлая жизнь выходит из меня, стремительно исчезает, как вода в воронке. Я еще не знала, какой я буду, но прежней я не буду никогда. И не проживу жизнь, которую должна была прожить.

«Зато будет другая, только не бойся ее», – посоветовал Иван.

«И мужиков не бойся, пусть сами тебя боятся», – добавил Нимотси.

«А по-моему, здорово! – сказала Венька. – Тебя не узнают те, кто знал тебя раньше, зато узнают все остальные…»

Я прикрыла глаза в знак согласия и вышла.

…Они уложились в шесть часов – стандартное время для смены образа. Я провалилась в вату наркоза под латынь Влада и сокрушенные стенания его анестезиолога Витеньки о том, что нитка «шесть нолей» стала просто омерзительной, и проще прошивать любителей «дольче вита» сапожной дратвой для остроты ощущений, если уж красота требует жертв.

Вхождение в наркоз было мягким, сердце упало, как это бывает в воздушных ямах; мимо пронесся нестрашный мертвый Иван на каменных плитах; нестрашный мертвый Нимотси, залитый кровью; нестрашная Венька на асфальте, лицом вниз – их смерть протягивала мне участливую руку, она была мила и предупредительна, она приглашала зайти, раз уж ты очутилась поблизости от ее ограды, увитой диким плющом…

Через шесть часов все было кончено.

Я же полностью пришла в себя лишь через сутки, погребенная под маской.

Коллодийная повязка – вот как это называлось.

Голова немного кружилась, я не ощущала собственного тела, я лежала и прислушивалась к себе. Ничего не изменилось, все прежние страхи вернулись ко мне с новой силой – я тихонько застонала. Ты одна, ты совсем одна, даже твое лицо изменило тебе, сколько же сюрпризов оно еще преподнесет, бог знает… И что делать с этим новым лицом?