– Умолкни, наконец, пока не погнали отсюда палками или чем похуже. Здесь тебе не рынок, и если не успокоишься, то твоя очередь никогда не наступит, и будешь сидеть тут до тех пор, пока не замерзнешь. Проблемы и шум здесь только от тебя, – все с тем же каменным лицом произнес главный на посту, но было ясно, что он не шутит. Тот даже не поднял головы, а его люди и не посмотрели на вновь прибывших путешественников – их взоры были обращены или на болтливого бродягу, или на других людей. – Залезь в свою повозку и сиди в ней так тихо, чтобы я не слышал даже, как ты дышишь. Клянусь богами, еще не знаю твоего имени, откуда и зачем явился, но ты уже сидишь у меня в печенках. Еще одно слово, и…

– Никакой благодарности от людей, – последнее, что сорвалось с языка шумного незнакомца, прежде чем он умолк, нарочито обиженно насупившись и усевшись рядом со своей телегой, которая выглядела настолько хлипкой и потасканной, что, казалось, вот-вот развалится.

Стьёл, пребывавший под странным и неприятным впечатлением от неизвестного болтуна, от его слов, в самую последнюю секунду не удержался и обернулся: бродяга сидел прямо на снегу и сверлил острым взглядом их маленькую компанию. И от столь тяжелого взгляда стало бы не по себе любому.

– Не надо, – одернула парня Илилла, заметив, как тот, свернув шею, пытается разглядеть за мельтешащими туда-сюда людьми незнакомца, – не привлекай его внимание попусту, оно нам ни к чему. Не смотри на него.

– Но ты разве не слышала…

– О чем он кричал? Ты же не решил, что он и впрямь что-то может знать? Я встречала таких, как тот тип, и ничего, кроме шума, лжи или бреда, который им нашептывает неизвестно кто в голове, от них не дождешься.

– Ну, да, только проблемы от их пустой бессмыслицы могут быть самые настоящие. И никому дела не будет до того, правду несет или нет – некоторые и разбираться не станут, а там, глядишь, из-за их страха и боязни даже собственной тени можно угодить в петлю или на костер.

– Это точно, не буду спорить даже. На всякий случай лучше держаться в тени и вести себя как можно неприметней, обычно, никуда не влезать и лишний раз ни с кем ни о чем не говорить, – наемница чуть приспустила капюшон и пригладила растрепавшиеся волосы. – Хотелось бы, чтобы наше пребывание в городе обошлось без ненужных заморочек. И без того завязли уже по самое горло, и как только выпутываться теперь из этого, не представляю.

– Нам бы только переждать, спутать следы, чтобы те двое потеряли нас из виду, а там можно и снова в путь выдвигаться. Не вечно же сидеть здесь – проблемы сами собой не решатся, – громко зевнул Кирт и осторожно потер раненое место, которое, на удивление, перестало болеть.

– И хорошо бы где-нибудь остановиться, ведь не на улице же ночевать, – Одил получше закутался в накидку и поежился, давая понять, что продрог до костей.

Мороз становился все крепче и крепче, а без того ледяные и колючие ветры стали намного суровее – дыхание белых буранов было все ближе и ближе. И в такую пору оставаться вне дома, просто выйти за порог, а особенно пребывать где-то в дороге, грозило смертью. Обычные метели были не столь лютыми и опасными, и беспокойства они не вызывали, их даже можно было назвать благосклонными и мягкими – настолько привычными казались, в отличие от надвигающихся.

Компания миновала еще пару караульных, которые не обратили на пришлых внимания, и вошли в город, встретивший их четырьмя массивными колоннами, держащими короткий свод. Тот тянулся от стены, служа верхней смотровой площадкой, и, нависал над частью лицевой парадной дороги, что уходила вверх по низкому склону. У самого его основания стояла тонкая высокая стела, объятая сплошным кольцом из белого гранита, крепившегося на серебряных спицах. Белоснежная мраморная плита, стремящаяся ввысь и окруженная с обеих сторон серыми каменными домами с небольшими окошками, смотрела на дорогу в обе стороны лицами самих первых правителей древности – женским и мужским. Выбитые из мрамора лики – грозного и величественного короля и благородной и мудрой королевы Старого мира – венчали стелу, на каждой из семи граней которой виднелись выгравированные письмена. Что они гласили, толком не знал ни один человек, даже для мудрецов и ученых персон письмена не открылись. Язык, что красовался черным золотом на мраморе, являлся одним из мертвых наречий древности, из тех, которые считались давно утерянными, и на которых никто уже не изъяснялся. Для простолюдинов он был, как часть чего-то непонятного, как давно стертые временем легенды, что превратились в глупые сказки; или же, как странное украшение или безделушка, доставшаяся от предков. Однако для искушенных и знающих мужей и женщин этот язык был подобно редчайшему сокровищу, в котором крылась неразгаданная тайна. И, пожалуй, среди всех земель Кордея, только в королевском городе и еще нескольких крупных на юге и востоке помнили об исчезнувшем языке и сохранили те крупицы, что от него остались.