Зачем, имея двадцать жён, он взял Лалун, о Боже!)
И дух смутился в нём. Её он сзади привязал,
И вновь мы в Дели понеслись, дерясь неутомимо.
Отряд от гибели, как тень, счастливо ускользал.
Из Панипута мчались мы – и были не одни мы.
Но Лутуф-Уллах Попульзай нам не давал уйти.
Отродье Севера, к Лалун пылал он дикой страстью.
Я был готов затеять бой, закрыть ему пути.
«Нет!» – крикнул Сциндия, и я послушался – к несчастью.
За лигой лига – наглый вор маячил за спиной –
За лигой лига – белый путь под белой кобылицей –
За лигой лига – быстр, как Смерть, – за ними и за мной –
Летел, как Время, что века продлилось и продлится.
И жаркий полдень око впил в постыдный наш побег.
Шакалий хохот, волчий вой вторгались в наши уши.
И враг, как коршун, был готов кружить хоть целый век,
И пали сумерки, и страх мою наполнил душу.
Я молвил: «Ждёт тебя народ. Забудь её любовь.
Поверь, при первом свете дня её любовь убудет.
Подрежь верёвки и вдвоём с тобой поскачем вновь».
А Князь в ответ: «Моих Цариц она Царицей будет!
Из всех, кто ест мой хлеб, она одна пошла за мной.
Корона – ей, за то, что в бой за мной пошла по следу.
Один позор я пережил, зачем позор двойной?
Достигнем Дели – рухни всё – я одержал победу!»
Кобыла белая под ним шаталась всё сильней.
Взошёл вечерний дым печной и опустился ниже.
А Попульзай не отставал – мы шпорили коней –
И близко Дели был от нас, но враг был трижды ближе!
Был Дели близко, и Лалун шепнула: «Господин,
Убей меня – скачи один – хромает кобылица!»
Он крикнул: «Нет!» Она опять: «Скачи, скачи один!»
И отвязалась от седла, и выпорхнула птицей!
Кобылу Князь остановил, кобыла в мыле вся,
И в пене рот, и хрип, и стон, и силы на пределе.
И Господин мой, ей удар смертельный нанеся,
Решил хоть пешим бой принять, почти достигнув Дели.
Но боги милостивы. Князь лежал под скакуном,
Когда услышал крик Лалун, и еле внял он крику.
Любовь и битва перед ним мелькнули кратким сном,
И тьма ему закрыла взор – и я увёз Владыку.
1890
Голубка из Дáкки[11]
Голубка, получив свободу,
на башню Рáджи прилетела
Из жаркой битвы, где индусы
разбили силы мусульман,
И горе, охватив столицу,
не знало меры и предела:
Увы, почтовая голубка,
увы, голубка-голубица,
Ты принесла на белых крыльях
смятенье, слёзы и обман!
Скакал великий Рáджа Дáкки,
скакал под городской стеною.
Он положил на грудь голубку,
он был задумчив и суров:
«Коль без меня она вернётся,
восплачьте: кончено со мною!
Гуль-гуль, почтовая голубка,
гуль-гуль, голубка-голубица!»
И он прижал голубку к сердцу
и двинул войско на врагов.
И, уходя, сказал он: «Крепость
и мой дворец тогда сожгите.
Враг ничего унесть не должен
из озверевшего огня.
И вы, мои княгини, лягте
и в жадном пламени усните,
Когда почтовая голубка,
когда голубка-голубица
Присядет на стене дворцовой,
вернувшись в Дáкку без меня!»
И в битве жаркой беспощадной
он отстоял свои границы,
Прогнал он северных соседей,
прогнал за край своей земли.
Потом, разгорячённый боем,
у брода он присел напиться.
И тут почтовая голубка,
его голубка-голубица,
О доме вспомнила, который
остался где-то там вдали.
О доме вспомнила далёком,
и в небеса вспорхнула птица,
И Рáджа звал, но не дозвался,
и улетела с глаз долой.
И вот на утренней зарнице
влетела в славную столицу, –
Увы, почтовая голубка,
увы, голубка-голубица, –
Без Рáджи в Дáкку воротилась
и всех убила вестью злой!
И, как велел великий Раджа,
уснули царственные жёны,
Уснули в пламени, объявшем
покои старого дворца,
Предпочитая смерть насилью
и честь храня непрокажённой.
Меж тем почтовая голубка,
меж тем голубка-голубица
В дыму пожара ворковала,
любовно пестуя птенца!