Странное состояние. Сколько новых, неведомых ощущений появляется в моей жизни! Мне это нравится! Нравится новизна. Нравятся перемены.

Я иду, с трудом делая каждый шаг, руками разгребая сплетенные травинки, словно плыву в мутном болоте. Небо почти не видно: высокие заросли скрывают его от меня. Но я иду.

Моя куртка расстегнута – жарко. Ведь тело работает на пределе. Преграда невероятно сложна. Но надо идти! И я иду.

Сначала злюсь. Затем, слишком устав для гнева, делаю небольшую поляну, утаптывая траву так, чтобы она устилала землю толстым ковром. Наскоро подкрепляюсь и, свернувшись клубком и подложив под голову сумку, проваливаюсь в глубокий сон. Как всегда, не снится ничего. Иногда думается, что нахожусь в месте, куда сны не долетают – так далеко я запрятан. Вовсе не холодно – подстилка из травы с теплой одеждой надежно защищает и от сырой земли, и от промозглого осеннего воздуха. Лишь яркая луна, освещая мой сон, помогает набраться сил на предстоящий день.

Проснувшись, опять наскоро перекусываю. Поднимаюсь и вновь иду. Уже не злясь, а размышляя о всякой ерунде: о загадках поезда, о странных местах, где бывал. Думаю обо всем, лишь бы голова была занята – иначе мелькание нескончаемой травы со всех сторон попросту сведет с ума.

Когда становится совсем плохо, я перестаю идти, пригибаю траву и смотрю на хмурое небо. Когда темнеет – ем, пью и ложусь спать. Когда светает, просыпаюсь и вновь иду.

За злостью пришло отчаяние. Уныние, порожденное бесконечностью.

Стал слышаться голос, упрекающий в глупости: "Ты ошибся, – раздраженно твердит он, – и теперь готовься блуждать в этом проклятом золотом лабиринте ВСЕГДА!" Как я ни изгонял его, как ни пытался заглушить слабой надеждой и мечтами о скором выходе, страх все равно находил лазейки, выползая на поверхность.

Я иду и плачу. А наружу хрусталиками слез из глаз выливается отчаянье. И ничего не остается делать, как идти и идти вперед. Засыпая с наступлением ночи и поднимаясь вместе с пробуждением света.

И лишь когда в опустошенном и измотанном теле не осталось ничего, кроме безразличия и смирения, я смог выбраться. Спустя много-много хмурых дней и лунных ночей я выбрался.

Глядя под ноги, дабы трава не царапала лицо, разгребая ее руками, я не сразу сообразил, что идти вдруг стало совсем легко, а руки касаются лишь воздуха. Получилось шел-шел, а затем «Бах!» – и словно вынырнул из зарослей.

Позади оказалась уходящая в обе стороны бесконечная стена травы. Даже моих следов не осталось. А впереди – то, к чему стремился, зачем так упорно шел.

Я стоял на краю скошенного поля. Из земли торчали короткие пеньки, достающие до лодыжек. Впереди виднелось какое-то строение. Уже темнело. Отсюда сложно было что-то толком разглядеть – по бело-красным пятнам окон было видно, что в доме пять этажей.

Быстрым шагом, наслаждаясь свободой и легкостью, я направился туда.

В вечерней темени старое полуразрушенное здание то ли заброшенного склада, то ли завода казалось еще мрачнее и будто подавляло.

В стенах то здесь, то там не хватало целых кусков. И лишь обглоданные ржавые прутья торчали из дыр. Железобетонные блоки-ребра держали остатки чего-то, когда-то служившего людям, защищавшего их от дождя и ветров. Сейчас же этот полу мертвец был ни на что не годен. Разве чтобы наводить тоску и мысли о смерти.

Честно говоря, я сильно расстроился, когда после стольких усилий и бесконечного ожидания впереди показалась эта развалюха.

Найдя место, более всего походившее на вход, я проник внутрь.

Здесь было еще хуже. Повсюду – обрывки проводов. Пол сплошь усыпан мусором: битым кирпичом, искореженными железяками и осколками стекол. Между ними – лужи и жидкая грязь. Мрак, сырость и холод.