Достаю телефон и открываю заметки. Чёрная линия подрагивает на белом экране. Что там священник предлагал?
Печатаю – «Художник, скульптор, писатель, фотограф, актёр, дизайнер…»
Палец завис над экраном. Точно… «Флорист». Закрываю заметки.
Получилось 7 талантов. Вроде в такой последовательности.
Всхлипывания сзади переросли в завывания, будто это был не плач, а перемолотый через жернова вой. Опираясь двумя руками о лавочку, встаю.
Старуха прекращает рыдать, смотрит на меня, затем медленно, как дуло пистолета, поднимает костлявый палец.
– ПУФ. – вижу, как из её рта вылетают слюни. Раздаётся смех. Будто мотор заводится и даёт осечку.
Опустив глаза, быстрым шагом иду к выходу.
Глава 9
Сидим, задумавшись каждый о своём.
Я краем глаза поглядываю на Никитку, его губы чуть шевелятся.
Затягиваюсь… Облокачиваюсь на ствол сосны.
Могучие ветки еле слышно поскрипывают на ветру.
Поднимаю с земли ладонь и выковыриваю прилипшие сосновые иглы.
– Сын…
Губы беззвучно замирают. Глаза закрыты.
– Я люблю тебя.
Брови хмурятся, уголки рта подрагивают.
Отвожу взгляд. Затягиваюсь…
Когда последний раз я слышал от него «люблю»?
Почёсываю затылок.
Волосы что-то дёргает, смотрю на ладонь. Ну вот, влез в смолу.
Зажав в зубах сигарету, большим пальцем оттираю зеленоватое пятно.
В глаза лезет едкий дым. Щурюсь.
– Пап, а что такое любовь?
От руки поднимаю глаза к сыну.
Затягиваюсь под самый фильтр и, вытащив окурок, рукой шарю под корнями сосны. Где же ты… Ухватив краем пальца кусок жести, незаметно тащу к себе. Спрятав за спиной открытую консервную банку, не глядя кладу бычок и прячу банку обратно.
– Как гласит Википедия… – начал я.
– Нет, как гласит папа. – перебил сын.
Я поскрёб бороду.
– Любовь – это когда ты смотришь на близкого человека и чувствуешь, как в груди разливается тепло.
Молчит.
Поэтичность не мой конёк. Тянусь за новой сигаретой и на полпути, услышав ответ сына, останавливаюсь.
– У меня в груди холодно… Пап, я болен?
Теперь уже я молчу, но по другой причине. В горле образовался ком, который, как пробка в вине, сдерживает стон. Пытаюсь сглотнуть.
Два года я воспитывал сына, как мог, как умел…
Что-то кольнуло под рёбрами, и, отведя взгляд, я сделал вид, что нашёл что-то в папоротнике.
Глаза слезились, в носу собирались сопли.
А вдруг я сам говорю «люблю» только для того, чтобы создавать видимость любви? Вдруг я сам уже зачерствел, что все разговоры о теплоте в груди – это лишь имитация? Отголоски прошлого, ведь любил… По-настоящему любил я только тогда, когда была жива Нина.
Мы с Никиткой синхронно шмыгнули носами.
Сжав губы, я решил, что больше не буду откладывать свой план и уже завтра сделаю, как задумал.
Возвращаю голову на место. Сын палочкой выводит на земле буквы. Я заглядываю ему через плечо и вижу слово – «ХОЛОД».
С его носа капает слеза и приземляется на букву Д, смазав края.