Баведикт за спиной Вала хмыкнул.

А если я скажу «режь», они что, так и сделают? Нижние боги…

– Достаточно, солдаты, – сказал он. – Мы, «Мостожоги», не боготворим Колтейна. Просто еще один малазанский командир. Хороший, сомнений нет, и прямо сейчас он стоит в тени Дассема Ультора. И у них большая компания. И, может, скоро и Голл тоже там будет.

Беррах нахмурился.

– Мы не чтим их память, сэр?

Вал оскалился – на улыбку было непохоже.

– Чти кого угодно, капитан, в свободное время; только свободного времени у тебя больше нет, потому что ты теперь «Мостожог», а мы, «Мостожоги», чтим только одно.

– Что же, сэр?

– Смерть врагов, капитан.

Что-то блеснуло на лицах воинов. Как один, они убрали клинки в ножны. Беррах, казалось, не решался что-то сказать, но в конце концов спросил:

– Командир Вал, а как «Мостожоги» салютуют?

– Друг другу – вообще никак. А другим всяким прочим – вот так.

Беррах выпучил глаза на непристойный жест Вала, а потом улыбнулся.

Когда Вал повернулся, чтобы позвать сержантов, он увидел, что женщины уже непохожи на раздутые серые мешки, какими были только что. Ужас исчез с их лиц, и теперь очевидной стала усталость – но вовсе не страшная. Сальцо и Бутыли снова выглядели почти красавицами.

«Мостожогов» постоянно топчут. А мы просто снова встаем. Без бахвальства, просто встаем.

– Алхимик, – обратился Вал к Баведикту, – покажи мне свое изобретение.

– Ну наконец-то, – отозвался летериец. – Правда, забавно?

– Что именно?

– Как горстка хундрильских воинов вас всех встряхнула.

– Сержанты были раздавлены…

– Командир, вы выглядели хуже их.

Ох, Худ меня побери, кажется, тут и не возразишь.

– Ладно, скажи, что за новая «ругань»?

– Так вот, сэр, вы рассказывали о «барабане»…

– Я? Когда?

– Вы были пьяны. Тем не менее я задумался…

Когда двое вновь прибывших шли по расположению взвода, вокруг поднимались лица с сердитыми глазами. Никому не нравилось, что какие-то придурки прервали их личные страдания. Сейчас не время. Бадан Грук помедлил, а потом все-таки поднялся.

– Восемнадцатый, да?

Сержант, генабакец, оглядел остальных солдат.

– Который тут остался от десятого?

Бадан Грук похолодел. Он буквально чувствовал, что весь лагерь смотрит на него. И понимал почему. Всем известно, что Бадан не кремень – так что, он сразу сдастся? Если бы у меня что-то оставалось, сдался бы.

– Не знаю, в каких траншеях вы были, а мы приняли первый удар. И просто гребаное чудо, что кто-то из нас остался жив. От десятого только два морпеха; и, как я понимаю, вы сами – ты, сержант, и твой капрал – здесь, потому что остались вдвоем из всего взвода, а всех солдат потеряли.

Высказавшись, Бадан замолчал, пытаясь понять, какой эффект произвели его слова. Никакого. И что это значит? Ничего хорошего. Он наполовину обернулся и махнул рукой.

– Вот, эти из взвода Аккурата. Но сержант Аккурат мертв. И Охотник, и Неллер, и Мулван Трус, и капрал Целуй… пропала. Вам остались Мертвоголов и Молния.

С капралом за спиной сержант подошел ближе.

– Встать, морпехи, – скомандовал он. – Я – сержант Суровый Глаз, а это – капрал Ребро. Десятого больше нет. Теперь вы в восемнадцатом.

– Чего? – спросила Молния. – Взвод из четверых?

Капрал ответил:

– Еще возьмем двоих из седьмого и двух – из пятого, девятой роты.

К Бадану Груку, прихрамывая, подошла Драчунья.

– Сержант, Уголек вернулась.

Бадан вздохнул и отвернулся.

– Хорошо. Пусть она и разбирается.

Он проявил волю. Больше никто не будет смотреть на него, ожидая… а чего ожидая? Худ его знает. Просто собирают остатки. Чтобы сплести коврик