Но шли дни, а Артур больше не писал – то коротенькое послание стало последним. Вначале Шерли отчаянно горевала, потом, охваченная глухим отчаянием, расхрабрилась, как сказали бы иные, и попыталась освоиться со своим новым положением. С чего бы ей страдать? Стоит ли мучиться и терзаться, когда столько мужчин все еще вздыхает по ней, и среди них Бартон? Она молода и хороша собой, даже очень, ей многие это говорили. Она могла бы, если б захотела, вернуть себе прежнюю живость и веселость. Чего ради терпеть дурное обращение Артура и даже не помышлять о том, чтобы с ним поквитаться? Почему бы ей не стать такой же ветреной и бессердечной, разве не может она завести сразу дюжину романов, флиртовать напропалую, танцевать, предаваться удовольствиям и гнать от себя все мысли об Артуре? Кругом полно молодых людей, которые находят ее привлекательной. Долгие дни Шерли уныло размышляла об этом, стоя за прилавком аптекарского магазина, но стоило ей задуматься, с кого же начать, на нее нападала нерешительность. В сравнении с бывшим возлюбленным все остальные мужчины казались ей скучными и бесцветными, по крайней мере теперь.

А потом… потом… ей представлялся Бартон, скромный преданный Бартон, с которым она так жестоко обошлась. Да, Шерли бессовестно его использовала, хотя он действительно ей нравился. Мысли о нем мучили ее все чаще, и она горько себя упрекала. Должно быть, все это время Бартон видел, понимал, как дурно она с ним обращается, но продолжал приходить, пока Шерли сама не затеяла ссору, а теперь всякому ясно: ничего уже не исправить. Однако она невольно вспоминала, в особенности в минуты тоски, как он ее обожал. Теперь он совсем не показывался, безразличие Шерли навсегда оттолкнуло его от нее. Но если поговорить с ним… возможно… Тянулись дни, недели, она ждала, наперекор всему надеясь на чудо, а затем…

Бартона всегда легко было застать в конторе его начальника на вокзале Грейт-Истерн, прежде Шерли часто забегала туда, чтобы испытать на нем свои чары. Он и теперь сидел в комнате помощника железнодорожного диспетчера на первом этаже, где сновали туда-сюда пассажиры пригородного поезда, ходившего порой быстрее трамвая. Достаточно было заглянуть в окно, чтобы его увидеть, вот только Шерли старательно избегала Бартона почти весь последний год. Она могла бы попросить в соседнем окошке телеграфный бланк – отделение телеграфа занимало ту же комнату – и повысить голос, как часто делала раньше, желая привлечь внимание Бартона, если тот ее не видел. Как только он ее заметит, непременно встанет и подойдет, в этом она не сомневалась, Бартон никогда не мог перед ней устоять. В былые дни она часто прибегала к этой уловке или лениво прохаживалась мимо окошка, чтобы дать ему знать о своем приходе. После месяца горестных раздумий Шерли почувствовала, что должна действовать, невозможно и дальше оставаться в унизительном положении брошенной девицы. В самом деле, пора было с этим покончить, она не могла больше смотреть матери в глаза.

Как-то вечером, в четверть седьмого, она вышла из магазина, где служила, и уныло побрела в сторону дома. На душе у нее было тяжело, лицо побледнело и осунулось. Перед тем как покинуть магазин, она зашла в уборную, пригладила волосы и постаралась при помощи пудры и румян придать своему лицу особую прелесть. Она не сомневалась, что сумеет вновь очаровать бывшего воздыхателя, и все же это могло оказаться не так просто. А что, если он нашел себе другую девушку? Впрочем, ей в это не верилось. Прошло не так много времени с тех пор, как Бартон в последний раз пытался ее увидеть, вдобавок уж слишком он был влюблен, слишком предан ей. Нет, этот тихий, неповоротливый, туповатый, постоянный в своих привязанностях поклонник был всецело в ее власти. И все же кто знает? С такими мыслями шла она в вечерних сумерках и впервые испытывала мучительный стыд, оттого что приходится лгать, жгучую боль, знакомую тем, кто, подобно ей, отказался от своего идеала, и чувство безысходности, которое охватывает всякого человека, униженного до положения просителя и вынужденного довольствоваться тем, на что в лучшие дни, сложись судьба счастливее, даже не взглянул бы. И виной всему был Артур.