– Где сейчас моя бабушка Варвара Михайловна? Она всё ещё в усадьбе?

Незнакомец сделал шаг вперёд, и Зина ощутила исходивший от него пронзительный запах – то ли болотной тины, то ли винной пробки.

– Она не здесь.

– Она отсюда ушла? Уехала?

– Нет. Она и в усадьбе, и не в усадьбе.

Незнакомец снова шагнул вперёд, и Зина содрогнулась: на его лицо упал свет масляной лампы. Сперва она решила: ночной гость наложил на половину лица какой-то нарочито устрашающий святочный грим. И только мгновением позже она осознала свою ошибку. Девушка закричала бы, но поняла, что никто, кроме жуткого незнакомца, услышать её не сможет.

– Моя бабушка умерла? – Она старалась не смотреть на мужчину – перевела взгляд на зеркало, в котором он не отражался.

– Нет. Но это случится, если ты не отыщешь её в три дня. И первый из них уже прошёл.

С этими словами он шагнул к стоявшей на трюмо лампе, всей своей клочковатой фигурой выражая печаль.

– Только не гасите свет! – воскликнула Зина – без голоса.

Да и в любом случае просьба её запоздала. Незнакомец уже приложил обе ладони к стеклу лампы – и наступила тьма. Не только в комнате, но и в Зининых снах: до самого утра ей не приснилось больше ничего.

Когда она пробудилась, то поначалу никак не могла понять, где находится. Её восприятие реальности как бы переломилось, и девушке пришлось сделать над собой усилие, чтобы перетечь мыслями через точку этого разлома. В окно падали косые лучи утреннего солнца, и, хотя часы на трюмо показывали только половину седьмого, от этих лучей комната явственно напитывалась жаром.

– Я в имении бабушки, – прошептала Зина, а потом резко села на кровати – вспомнила свой сон. – Которая и здесь, и не здесь…

Она поглядела на стоявшую рядом с часами лампу – та не горела, конечно же. Однако резервуар её оставался ещё наполовину заполнен маслом. А Зина точно знала, что сама она ночью лампу не гасила. Реши она это сделать, переставила бы её сперва с трюмо на прикроватную тумбочку – чтобы не идти к своей кровати в темноте.

– Да что же это было – ночью?

Никто, само собой, Зине не ответил. И она, спустив ноги с кровати, принялась одеваться. Ей даже в голову не пришло вызвать горничную, хоть в комнате для этого имелся звонок со шнурком. Любаша накануне уже успела распаковать её багаж – перевесила все вещи в гардероб. И Зина, чтобы хоть как-то себя взбодрить, выбрала своё любимое платье: шёлковое, розовое, с широким белым поясом. Она только успела этот пояс застегнуть, когда из парка, простиравшегося за окнами её комнаты, послышался недовольный мужской голос:

– Живее несите! Нам ещё на рассвете следовало приступить к делу!

Вне всяких сомнений, это произнёс титулярный советник Левшин. А когда Зина выглянула в окно, то увидела и его самого, и тех, к кому он обращался: двух рослых городовых. Они тащили, держа за противоположные концы, свернутую в рулон проволочную сетку: бредень.

Не размышляя, чтобы не дать себе времени передумать, Зина выскочила из комнаты, на ходу закалывая свои длинные чёрные волосы шпильками. А потом поспешила к лестнице, ведшей на первый этаж, – даже шляпку надеть позабыла.

20 августа (1 сентября) 1872 года. Воскресное утро

Иван Алтынов, девятнадцатилетний сын купца первой гильдии, не привык долго спать по утрам. С самого детства он поднимался каждый день ни свет ни заря, чтобы пойти к своим птицам – на голубятню: насыпать пернатым зерна, налить воды, поглядеть на птенцов. Но недавно голубятня его подверглась разорению, а из всех его птиц чудом сумел спастись один только белый турман по кличке Горыныч, Иванушкин любимец. Да и того пришлось пока отдать на передержку сынку алтыновского садовника, десятилетнему Парамоше, у которого имелась своя небольшая голубятня. Ну не мог Иван держать обожавшего небо турмана в клетке у себя в комнате – Горыныч просто зачах бы в подобном заточении. А о том, чтобы вернуться на опустошённую голубятню, восстановить её, купеческий сын пока даже думать не хотел.