– Пацану десять. Станешь мараться о малолетку? – спросил Эрик, сам же явно желая именно это и сделать, навалять малолетке-стервозе. – Нам же потом будет хуже. – И, не добавив ни слова, подхватил с земли свой рюкзак и зашагал по тротуару.

Парни переглянулись.

– Эй, ты куда? – окликнул друга Тобиас. – Наш автобус вот-вот подойдет.

– Я прогуляюсь, а вы поезжайте. Голову надо проветрить!

Снова переглянувшись, друзья пошли следом. С двух сторон закинули ему руки на плечи и продолжили тему:

– Кто бы подумал, что у этой учился есть сын, да еще такой взрослый... – произнес Ян.

– Ага. Сколько ей, как ты думаешь? – обратился к Эрику Тоби.

Тот мотнул головой, вроде как не желая обсуждать эту тему, что сразу и подтвердил:

– Плевать. Не хочу о ней говорить!

Но Тобиас не унимался.

– Лет двадцать семь-двадцать восемь. Значит, и муж тоже есть...

– Не обязательно. Сам знаешь, как это бывает, – осклабился Ян. – Да и был бы у неё муженек, точно была бы добрее, а так, злобная стерва.

И продолжая рассуждать в том же духе, они пошли дальше, словно три воина после битвы: хромающий, разукрашенный шишкой и согбенный предстоящей беседой с отцом.

2. 2 глава

Я еще в седьмом классе решила, что стану учителем французского языка: тем летом мы отдыхали во Франции, в Мирамаре у друга отца. Теплые бризы Средиземного моря, ласковый, нежный песок восхитительных пляжей и воркующий говор мадам Жюстин, урожденной бретонки, – все одинаково очаровало меня и заставило грезить о том, как однажды и я поселюсь точно так, как чета Дюбуа, в одном из крохотных городков, расположенных на побережье, и построю свое тихое счастье.

Ни тихого счастья, ни тем более Франции в моей жизни пока не случилось – был только французский язык, который я с энтузиазмом преподавала, и делала это, как мне казалось, на совесть. Правда, именно требовательное отношение к предмету и неумение закрывать глаза на халатность учеников и делало меня непопулярной в их же среде. Я видела, как они недовольно косились, когда получали работы с плохими отметками, как кривились их губы, шепча, должно быть, нечто обидное в адрес ненавистной «училки» и как они вылетали из класса, не удостоив меня даже взглядом. Я почти привыкла к такому...

Но Эрик, он всегда казался другим. Я даже симпатизировала ему: видела, как парень старается, как изо дня в день прилагает усилия ради хороших оценок, и не его в том вина, что на отлично не выходило: нельзя во всем быть на высоте. Языки просто были той сферой, которая ему не давалась... И ему следовало это признать. Но он, привыкнув быть лучшим во всем: в силу ли собственных убеждений или повинуясь диктату отца, который, как мне говорили, был «тем еще типом», постоянно стремился вперед. Я могла лишь похвалить такое упорство и отчасти позавидовать…

Но, став свидетельницей, той жуткой сцены, я не сдержалась... Была слишком шокирована увиденным, разочарована так, что поплыло перед глазами. Я даже голоса своего толком не слышала: сердце стучало, как оглашенное. Было тошно и больно... Еще особенно потому, что эти парни каким-то образом прознали про Томаса – мы с ним по негласному соглашению не афишировали наше родство. Сын почти год проучился в нашей гимназии, и никто из моих учеников ни разу меня о нём не спросил, а от них мало что скроется. Я даже решила, что неудобных вопросов и взглядов, подсчитывающих в уме, удалось избежать, ан-нет, эти трое как-то прознали.

Но как? Впрочем, не это самое главное: мало узнать, эти парни ещё и решили отыграться на Томасе. Словно ребенок в ответе за их же плохие оценки... И это казалось самым ужасным!