– Будет достаточно, если вы просто поговорите со своим сыном, – ответила я, – если сумеете донести до него, что задираться к ребенку в два раза младше себя – недостойно и стыдно. Я признаю, что мой... сын, – я невольно сглотнула, – и сам в какой-то мере поступил плохо: швыряться камнями было неправильно и жестоко, но...

– … Но он защищался, я понимаю. А жестокость в первую очередь проявили мой сын и его друзья, когда оскорбляли вас и вашего сына.

Взгляд серых глаз скользнул от моего лица ниже, и сердце за тонкой, шелковой тканью блузки дернулось, словно испуганно. Захотелось скорее свернуть разговор и проститься с этим мужчиной...

– Уверена, они уже осознали, что поступили неправильно, – пролепетала я таким голосом, что разозлилась на себя самое. Словно не Тайц – я сама стояла перед строгим родителем, отчитывающим меня. Именно так я себя ощущала в присутствии этого человека, подавлявшего одним своим видом.

Он произнес:

– Я не стану говорить за других – это прерогатива их собственных родителей – но Эрик, и я на этом настаиваю, должен понести наказание настолько суровое, насколько это способно его образумить.

– Что вы под этим подразумеваете?

– Я не знаю... – мужчина взмахнул неопределенно рукой, – исправительные работы или что-то подобное.

– Исправительные работы? – Разговор свернул в странное русло, и я несколько растерялась. – Какие, к примеру?

Девид Тайц улыбнулся, и мне показалось, что он ободрил меня: мол, вы умная девочка, придумайте сами.

О чем и сказал:

– Решать только вам, фрау Линднер. Но Эрик не должен остаться без наказания! Я придерживаюсь того убеждения, что любая провинность должна быть заглажена добрым поступком.

– Э... вы ставите меня в трудное положение, герр Тайц, – ответила я. – Я не считаю, что вправе... наказывать вашего сына. – Было в этом что-то неправильное и пошлое.

А он опять улыбнулся.

– Вы как-то слишком болезненно воспринимаете мое предложение, – сказал он. – Пусть Эрик, к примеру, помоет вашу машину... или...

Помоет мою машину?!

– Нет, что вы… это было бы слишком…

– Но я настаиваю, – прервал он мой нерешительный лепет, и глаза его сузились. – Уверен, вы знаете сами, как благотворен в воспитательных целях физический труд. Вы ведь мать… А Эрик, сделав что-то полезное лично для вас, отчасти присмиреет… В противном случае, – глаза его сделались еще уже, превратившись в два острых стилета, – мне придется выбирать ему наказание на своё собственное усмотрение.

И то, как он это сказал, мурашками пробежалось у меня по спине, а язык сам собой произнёс:

– Он может помочь нам с участком. Его нужно вскопать…

Мама давно собиралась этим заняться, да времени не находилось, к тому же там требовались мужские руки, а таковых не было.

– Вскопать землю? – Мужчина, оценивая такую возможность, вскинул вверх брови. – Почему бы и нет?! Это будет полезно для мальчика. – И сразу предупредил: – Вы главное, не жалейте его, пусть делает все, как положено. Когда ему приступать?

Боже мой, что же я натворила?

Отказаться, сейчас же, немедленно отказаться.

Это в принципе-то законно, пользуясь своим положением, принуждать ученика батрачить у себя на участке?

– Да хоть сегодня, – ответила я неподатливым языком. – Там очень много работы...

– Вот и чудесно! – Лицо Девида Тайца расплылось в широкой улыбке. – Вопрос разрешен к удовольствию обеих сторон, а потому – доброго дня, фрау Линднер. – И мужчина, пожимая мне руку, добавил: – Скиньте мне адрес вашего дома по этому номеру, – в мою ладонь легла визитная карточка. – Эрик будет около трех. Вас это устроит?